— Клинтан? — Голос Стейнейра был мягким, и Гейрлинг кивнул.
— И другие. — Его собственный голос звучал еще мягче. — Когда он приказал убить Айрис и Дейвина, я понял, что был прав насчет того, кто также заказал убийство князя Гектора. И я встречался и с тобой, и с императором Кэйлебом, и с императрицей Шарлиан, и с сейджином Мерлином, если уж на то пошло. Даже если бы я был склонен сомневаться в показаниях графа Кориса, версия Храма о том, что произошло в Делфераке, подтвердила мое мнение. Мужчины и женщина, которых я встречал, никогда бы не совершили поступков, в которых вас обвиняли. Что в некотором смысле еще хуже, если бы мне когда-нибудь понадобились доказательства того, что остальные члены «храмовой четверки» были так же замешаны, как и он, в преступлениях, которые он совершил во имя Матери-Церкви, тот факт, что никто из них не оспорил его ложь, обеспечил это. И поэтому, хотел я того или нет, у меня не было другого выбора, кроме как стать полноправным реформатором и отправить вверенные моему попечению души на войну против собственной Церкви Бога, чтобы спасти эти самые души от этой Церкви.
— Прости меня, — мягко сказал Стейнейр, — но ты всегда был реформистом, Клейрмант. И, в конце концов, что действительно имеет большее значение: Мать-Церковь или Бог?
— Мы всегда учили — и нас учили — что между ними не может быть разделения, — ответил Гейрлинг, снова глядя в окно.
— Но мы также всегда знали, что, каким бы ни было происхождение Матери-Церкви, ею управляют и руководят смертные мужчины и женщины. — Стейнейр легонько положил свою большую руку на плечо младшего архиепископа. — Смертные подвержены ошибкам, друг мой. Даже лучшие из нас. И все, что угодно, даже самое святое, управляемое смертными, тоже может потерпеть неудачу.
— Но сам Лэнгхорн назвал Мать-Церковь Божьим орудием, а великого викария — Его безошибочным голосом, — возразил Гейрлинг обеспокоенным голосом.
— Нет, — поправил Стейнейр тем же мягким тоном. — Он провозгласил Священное Писание непогрешимым, и он провозгласил великого викария непогрешимым, когда он говорил с собственного трона Лэнгхорна в соответствии с Писанием и Божьей волей. Это важное уточнение, ты знаешь — в соответствии с Писанием и Божьей волей — потому что само Писание учит, что даже архангелы в конце концов оказались подвержены ошибкам и развращению, не так ли? Если архангелы могут впасть в грех, ставя свою собственную волю, свои собственные желания выше воли Бога, то, несомненно, простой смертный, даже великий викарий — или те, кто его контролирует, — могут сделать то же самое. И когда это происходит, он говорит не в соответствии с Божьей волей.
— Знаю. И я слишком много знаю об истории Матери-Церкви, чтобы не знать о других случаях, когда ее голос был… диссонирующим. И все же я всегда верил, что в то время как люди могут отклоняться от Света, Церковь будет придерживаться своего истинного курса, возвращаясь к нему при Его прикосновении к рулю, когда ветер сдувал ее с него. Что Бог исправит ее, когда она отклонится от Его плана.
— Возможно, это то, что Он делает в этот самый момент, — заметил Стейнейр. — И, возможно, в Его плане есть еще что-то большее, чем мы пока обнаружили в Приказе. — Гейрлинг повернул голову, приподняв брови, и Стейнейр улыбнулся. — В данный момент у меня нет нового откровения, которым я мог бы поделиться с тобой, Клейрмант. Я также не предлагаю, чтобы мы с тобой отправились в собор и провозгласили какую-нибудь подлинную ересь только для того, чтобы порадовать Жаспара Клинтана! Но, ты знаешь, Бог всемогущ и всеведущ, а мы с тобой не являемся ни тем, ни другим. Я намного старше тебя, и одна вещь, которую я приобрел за эти годы — наряду с гораздо большим количеством болей и страданий, чем мне хотелось бы, — это осознание того, что Бог никогда не перестает учить нас о Себе. Мы можем закрыть глаза, мы можем заткнуть уши. Мы можем притвориться, что Он замолчал на протяжении веков, разговаривая с нами только через Священное Писание и больше не записывая Свои слова в наших сердцах. Но когда мы это делаем, мы лжем. Мы можем отказаться учиться; это не мешает Ему преподавать, и если мы отвернемся от Его уроков, мы отвернемся и от Него. И это, Клейрмант, было бы не просто трагедией для нас, но и грехом против Него. Наши смертные ограничения означают, что мы никогда не сможем по-настоящему и полностью понять Его, установить вокруг Него рамки, ограничивающие Его тем, что мы можем воспринимать, концептуализировать и подробно описывать. И все же тот факт, что мы никогда не сможем полностью понять Его, никогда не может умалить величия того, что мы можем понять о Нем. Возможно, то, что происходит сегодня в мире, раскол, охвативший Мать-Церковь, представляет собой нечто большее, чем просто смертную слабость и коррупцию. Возможно, Бог выбрал этот момент, чтобы написать Свою волю на Своем творении огненными буквами, которые в конечном итоге научат нас познавать Его еще глубже и истиннее.
Наступила тишина, отшлифованная уличными звуками столицы Корисанды, доносившимися через открытое окно. Это затянулось, и затем, наконец, Гейрлинг вдохнул.
— Возможно, ты прав. — Его голос был мягким, но твердым, его темные глаза были спокойны, когда он встретился взглядом со Стейнейром. — Я никогда не думал об этом именно так, но, несомненно, величайший грех, который может совершить мужчина или женщина, — это сказать Богу, кем Он может или не может быть, что может или не может делать. Всем нам хотелось бы верить, что если бы мы жили во время войны с падшими, мы бы стояли хотя бы на четвереньках за Свет, решительные и уверенные в своем долге. Никто не мог сбить нас с пути истинного! Но как бы нам ни хотелось в это верить, я подозреваю, что очень немногие из тех, кто дожил до того, чтобы увидеть, как Бог совершает перемены в момент Своего выбора, осознают то, что они видят, пока работа не будет завершена полностью. Возможно, мы находимся именно в таком времени, но откуда нам знать?
— Мы знаем, слушая не ушами, а этим. — Стейнейр положил ладонь на грудь Гейрлинга. — Мы знаем, делая выбор, который Он ставит перед нами, насколько это возможно, доверяя Ему направлять нас. Все Его дети должны делать это каждый день своей жизни, Клейрмант. Должны ли мы с тобой, только потому, что носим архиепископские кольца, отличаться в этом отношении от всех наших других братьев и сестер?
Он улыбнулся, и его рука снова переместилась на плечо более молодого человека, очень нежно встряхивая Гейрлинга.
— Что касается наших стад, то мы с тобой принадлежим к числу великих и могущественных в мире. Ты действительно чувствуешь то же самое в своей собственной часовне, когда открываешь свое сердце? Я думаю, что нет. Думаю, ты уже точно знаешь, как Он ожидает, что мы будем делать наш выбор и наши решения.
— Возможно, знаю. — Гейрлинг поднял свою руку к той, что лежала у него на плече, и его глаза потеплели. — Возможно, мне просто нужно было, чтобы ты напомнил мне.
— Думаю, ты прекрасно справляешься и без меня, чтобы играть в источник всей мудрости. — Глаза Стейнейра блеснули, но за их весельем скрывалось что-то похожее на печаль. — Не знаю, как ты, но бывают моменты, когда я хотел бы, чтобы у меня было меньше вариантов, с которыми приходится иметь дело! И, — мерцание исчезло, — чтобы те поступки, которые я совершаю, затрагивали бы только меня, а не миллионы и миллионы других Его детей, живых и еще не родившихся. К сожалению, Он может быть довольно настойчивым. Неразумно с Его стороны, я знаю, но так оно и есть.
