– Я знаю, что вы пытаетесь делать. Я понимаю почему, но это не принесет вам того результата, который вы ждете, – начал уверенно Людвиг.
– Сэр, – вмешалась Майя, – он прав, то, что вы увидите в будущем, будет не его мир, а уже другой – будущее уже изменилось, – она говорила быстро и уверенно, но результат был тем же – Артур проявлял профессиональную выдержку.
– У нас есть шанс, Артур, – Итан обратился к нему по имени, привлекая внимание, – я был бы рад иметь конкретное доказательство, но если мы начнем опираться на ежесекундно меняющееся будущее, то будем не стремиться к идеалам, а бесконечно пытаться исправлять ошибки, которые сами же и допускаем, превратив нашу работу в парадокс. Сейчас есть лишь одно будущее – его будущее. И дабы что‑то менять, нужно придерживаться единственного пути развития, а не менять траекторию каждый раз из‑за страха, – они смотрели друг на друга, не обращая внимания ни на что. Речь Итана произвела впечатление, кажется, на всех, и лишь через минуту затишья Конлон, повернув голову к Майе, а потом и на Людвига, произнес обращение ко всем:
– Процесс запуска воссоздается не для того, чтобы убедиться в достоверности слов Людвига любыми доступными средствами, будь то отправка нашего представителя в возможный мир, либо же открытие двери для ещё одного так называемого «пришельца» из будущего. Машина должна заработать лишь для одной цели: отправить вас домой, Людвиг.
Допрос – Бенджамин Хилл
Мужчина в черном сидел напротив Бенджамина, держа руки сложенными в замке на столе.
– Скажите, Бенджамин, как вы себя чувствуете, не нужна дополнительная медицинская помощь? – Он не ответил, – нам интересно, что произошло, на самом деле? Можно своими словами, все‑таки мы на вашей стороне, ЦРТ важно наличие максимальной прозрачности для защиты своих людей, – уважительный тон и лояльное отношение были отличительной чертой и чем‑то удивительным для Бенджамина, который привык к строгим нравам подобных бесед во все более корпоративной компании.
– А вы воспитанный, это редкость, – словно хваля, произнес он, – но давайте начистоту – вам плевать на меня. Не будь моей работы, моих знаний и какой‑либо личной жизни, отсутствие которой позволяет работать все дни недели, вы бы так не беспокоились. Вы знаете, чем я занимаюсь, так что спрашивайте прямо, чего томить.
– Я не совсем понимаю вас.
– Я не пытаюсь никого обидеть, но выглядит все так, словно вместо прямого вопроса вы подходите издалека, и в другой ситуации, с другим человеком, это, возможно, было бы более чем нормально, но не со мной, уж простите.
– Вы мне нравитесь. Ваша прямота и откровенность – хорошие качества, особенно для того, кто провел все детство в детском доме. Если бы вас не нашло ЦРТ – даже страшно представить, куда бы занесла вас жизнь.
– Беру слова обратно, вы невоспитанный, – отстраненно и саркастично ответил Бенджамин.
– Крайне интересно знать, почему вы избегаете людей?
– Я нормально отношусь к людям.
– А я не об этом спросил. Вы слишком умны для такого ответа. Хоть вам, возможно, и приятна такая манера защитного игнорирования, но все же не стоит забывать, что это – официальный разговор, и нам требуются конкретные ответы на конкретные вопросы.
– Вообще вы правы, чем быстрей начнем, тем быстрей отпустите. Отвечая на ваш вопрос, – неохотно начал он, – я сказал правду. К людям я отношусь нормально. Просто с ними скучно. И, забегая вперед, мне не доставляет удовольствие общение с коллегами или знакомыми по причине простой, как мир: я не вижу в этом пользы, если, конечно, это не рабочие вопросы.
– Может ли это быть связано с тем, что в приюте и школе вы были своего рода изгоем, затворником, не таким как все?
– Вы что, психотерапевт? Если что, я, как и все, стандартно проходил интервью со здешними представителями этой профессии, так что покопайтесь в бумажках.
– Ну, это было тогда, а мы говорим сейчас. Все‑таки, за время с последнего визита, произошло важное событие, верно?
– Вы это так называете? – Бенджамин задумался, – у меня не было друзей, не было подружки, лишь книги, и вскоре, глядя вокруг себя, на людей, живших полной жизнью, если можно так выразиться, я понял, насколько же это скучно. Не хочу быть одним из многих, повторяя пройденный путь миллионов людей.
– Интересная теория. И чем же ваш выбор жизненного пути, по вашему мнению, лучше, чем поиски счастья остальных людей?
– Счастье – это химия в голове. Это не плохо, если кто‑то счастлив. Пусть так, лишь бы в пользу шло. Но мне это кажется шаблонным, я бы так сказал.
– Считаете, что вы умней и лучше остальных, раз игнорируете фундаментальные направления общества, да и самой жизни?
– Я не умней и не лучше, что вы, куда мне. Просто это скучно и слишком большая переменная.
– Я думаю, вы либо скромничаете, либо умышленно лжете, Бенджамин. Ведь, если позволите, буду откровенен – я думаю, вы всеми силами пытаетесь доказать, насколько ваш путь, ваши цели лучше, чем выбор большинства, по той простой причине, что вы были лишены тех самых чувств любви, семьи и единства с окружающими, с самого детства причем. Не имея опыта во взаимодействии с чувствами, вы закрываетесь от них, ведь нашли иную структуру жизни. И ваш интеллектуальный дар позволил создать, возможно, самую невыполнимую задачу, по результату которой вы навсегда докажете, свое превосходство над другими, не нуждаясь в социализации. Заодно, а это крайне важно, увековечите свое имя в истории науки.
Бенджамин молча слушал историю, понимая, насколько она близка к истине, и прорабатывая каждое слово на достоверность, в результате понял, что кроме согласия, ответить ему нечем.
– Поздравляю, вы докопались до истины. Но что дальше?
– Дальше я хочу задать главный вопрос. Вопреки всему, что произошло за последние сутки, на что вы готовы пойти, дабы возобновить проект?
16
Крохотный мир, умещавший в четырех стенах, где пять человек, которые еще вчера вели обычную жизнь, сейчас стояли на пороге нового витка истории. Строго, умеренно громко и не допуская вмешательства, Конлон, двигаясь вокруг подчиненных и держа руки за спиной, начал говорить:
– Знания – это великий дар, и мы благодарны вам за это, и постараемся использовать их по назначению. Но, кроме этого, вы сами куда больше провоцируете конфликт, нежели слово, принесенное вами в мир, – взгляды Артура и Людвига, казалось, могли сместить горы, – технология, дающая вам жизнь, предоставляет куда большие возможности в этом мире, чем у любого человека – вот главная опасность. Представьте, что произойдет, когда – не если, а когда – о ней прознает остальной мир. Я говорю о технологии, об этой технологии, – он указал пальцем в сторону Людвига, оглядывая каждого в этом помещении, – вы ученые, это ваш мир, ваши игрушки, и я даже не буду спрашивать, насколько вам любопытен он, как научное открытие, как неизвестный механизм, я знаю ответ. Это не просто знание, это – страх перед тем, как легко мы можем потерять контроль над наукой, над технологиями, а главное, страх перед событиями, уж поверьте, мне далеко не мирными, которые последуют сразу за тем, как кто‑то вне этих стен, узнает о существовании подобного индивидуума. Пока он остается здесь, живой или мертвый, нам стоит отсчитывать время, оставшееся на мир, – он снова обратился к роботу, – вы сделали свой вклад, мистер Людвиг, мы услышали вас, и мы сделаем все возможное, обещаю. Но персонально вы не можете оставаться и дальше здесь, – длившееся несколько минут молчание, знаменующее окончание монолога, не могло смениться чьей‑либо речью из‑за банального страха каждого взять на себя ношу того, чью сторону он выберет и почему.
