По пути позвонила в квартиру на первом этаже, где жила Зинаида Зиновьевна, председательница домового совета. Обычно Вовка старалась с ней не пересекаться. Если и видела у подъезда, то заворачивала за угол и выжидала, а если сталкивалась у лифта, то делала вид, что очень спешит. Болтала Зинаида Зиновьевна без меры много, а угодив в ее силки, вырваться бывало непросто. Но сегодня Вовка решилась пойти на жертвы.
– Ой, Владочка, ты, что ли? – защебетала председательница, распахивая дверь.
Пахнуло голубцами, влажными тряпками и псиной. Вылез мастиф Журик, сверкая грустными красными глазами из-под морщинистых век. Был он псом породистым, со всеми документами, сын подарил – так рассказывала в свое время Зинаида Зиновьевна – и звали его на самом деле как-то очень длинно и неудобоваримо, так что у председательницы он получил кличку простую и короткую. С тяжеловесным видом мастифа она, конечно, совершенно не вязалась, но, судя по флегматичному выражению морды, Журику было совершенно все равно.
– Здрасьте, Зинаид Зиновьевна, – затараторила Вовка, переступая с ноги на ногу. – А что со светом, не знаете? Что-то давно нет.
Только бы не переключилась председательница на какие-нибудь квашения-соления, огороды и, того хуже, нарушителей, которые загромождают лестницы велосипедами или топают наверху голыми пятками («Прямо по голове, ну прямо по голове!»). Вот уж тогда ничем не остановишь.
– Так это, – всплеснула руками Зинаида Зиновьевна, – я уже и в ЖЭК наш ходила, и жалобу написала, все без толку. Ничего не знают, что, когда – непонятно. У меня и без того холодильник слабый, а тут вот оно! Говядину вон отложила сыночку ко дню рождения, думала, заливное сделаю, а тут – на тебе! Плавает все, капает. Пришлось голубцы порубить, пока совсем не испортилось… Голубцы-то любишь? Давай-ка я тебе сейчас вынесу, у меня их уже и класть некуда, а без холодильника есть их надо сразу, вон как пахнет – объедение!
– Да ну что вы, Зинаид Зиновьевна, – зачастила Вовка. – Спасибо большое! Только я убегаю. Не возьму, уж простите.
Голубцы Вовка терпеть не могла.
– Тогда на обратном пути заскочишь. Даже не отнекивайся. На всех троих положу.
– Хорошо, Зинаид Зиновьевна, до свидания! – кинула Вовка уже с лестницы.
Ага, конечно. Забежит она.
– Я тебе отложу, Влада, зайдешь обязательно! – неслось в спину.
Трамвай подъехал быстро, и как раз семнадцатый. Ну вот, теперь до Лёли доберется с ветерком. От школы подруга жила далековато, и после уроков они обычно сидели у Вовки.
И только выудив из сумки кошелек, Вовка поняла, что июнь уже давно кончился, а вместе с ним – и ученическая карточка.
– Ну? – нависла кондукторша, шлепая толстыми, как гусеницы, губами. – Прикладывать будем?
Вовка вытянула зацарапанную карту, зачем-то приложила ее к валидатору, и тот, конечно, загорелся красным.
– Тогда платим, – кондукторша властно протянула руку.
Трамвай погромыхивал, проносясь мимо цветущего парка, а Вовка все думала, как ей быть. В кошельке пусто, разве что наберется пара рублей, карточка кончилась. А пешком до Лёлиного дома – не меньше сорока минут.
– Ну? – наседала кондукторша, оглядывая Вовку презрительным взглядом.
– У меня тут… – Вовка раскрыла отделение для мелочи. – Вот. Понимаете…
– Не платим – значит, выходим, – отрезала кондукторша, ткнув в сторону дверей. – Ну?
Вовке хотелось огрызнуться. Вот тебе и «ну»…
Она покорно вышла в конце парка. В воздухе витал тополиный пух, белые хлопья неслись по асфальту, набивались в стоки. Одуряюще пахло поздней сиренью, скошенной травой и летним жаром. Вовка зажмурилась под солнечными лучами и вдохнула поглубже.
Кондукторша, конечно, грымза – могла бы и не выгонять, Вовка не какая-нибудь хамская шпана. Ну и ладно! Дойдет, не развалится. Не так уж тут и далеко.
Угол парка Вовка решила срезать. Шла по каемке заросшего пруда, нежилась под теплым солнышком и думала, что если бы в доме не отключили электричество, не сел телефон, а номер Лёли она бы помнила наизусть, то она бы ни за что никуда не выбралась. Так бы и торчала в своем онлайн-дневничке все выходные. И если по дневнику Вовка уже скучала – столько всего бы уже успела понаписать! – то в квартире даже днем было как-то не по себе. Странно и одиноко. А тут, на улице – настоящее лето, почти настоящая свобода, и еще немного, совсем-совсем немного, и начнется новая жизнь. Та самая взрослая жизнь, в которую Вовка так рвалась.
Она зажмурилась и едва сдержалась, чтобы не завопить от восторга.
А потом, чуть не царапнув затылок, прямо над головой у нее прожужжала какая-то штуковина. В лицо швырнуло пряди, и Вовка едва не взвизгнула.
– Да ты чего! – закричала она через пруд.
Квадрокоптер снизился над ряской, и паренек перехватил его прямо на лету. Обернулся к Вовке, прищурился и вдруг расплылся в улыбке.
– О, а я тебя знаю!
Вовка так и полыхала. Она терпеть не могла все, что летало. В детстве ей чуть не отрезало палец летающей тарелкой – зашивали в деревенском медпункте – и тогда ей было не до смеха. Вот и теперь вспомнился красный пластиковый край, острый, как бритва, и захотелось наброситься на дурака с кулаками.
– Осторожнее надо! Тут же люди ходят! – крикнула она.
– А тебя… – Парень зашагал ей навстречу, переступая через кочки. Одет он был в беззаботную белую футболку и шорты. У него уже точно начались каникулы. – Тебя же Влада зовут! – вспомнил он. – Точно, Влада!
Вовка надулась, но тут же представила мерзкую пупырчатую жабу и поморгала. Так ее учила не злиться мама. Говорила, что злость уродует и нужно представлять себя со стороны, и чем некрасивее, тем лучше. Немножко отлегло, но выругаться все равно хотелось.
Солнце светило в глаза, над бережком пруда играли кружевные тени, и Вовка не сразу рассмотрела лицо. А когда парень подошел поближе, поняла, что жабу ей можно было и не вспоминать. Покраснела, как первоклашка на линейке, и отступила. Двинуть бестолковому нахалу больше не хотелось.
Это был Илья из бывшего одиннадцатого «А», по которому с ума сходило чуть не полшколы. В женском туалете на третьем этаже его именем были исписаны все стены. И, в общем-то, было за что: высокий, темноволосый, широкоплечий, Илья казался старше сверстников, и взгляд у него был такой хитрый, такой уверенный, что будь он даже пухлым коротышкой – все равно бы всем нравился.
– Вовка, – только и выдавила она.
– Что? – расплылся в улыбке Илья, а Вовка и могла только, что пялиться куда-то ему в грудь, прямо по центру белого футболочного пятна.
– Меня все зовут Вовкой.
– Не может быть!
– А лучше бы Славиком? – вскинулась вдруг Вовка.
И чего она так разволновалась, как невеста на выданье?
