Мы с князем спешились и подошли ближе.
– А сам-то ты видел, как мёртвые встают?
– У нас было кое-что похожее, только мёртвые становились не живыми, а безликими тварями.
Князь медленно сложил руки на груди, и я испугалась за «проповедников». Они выглядели жалко: одежда явно не годилась для суровой зимы, а если присмотреться, можно было заметить раны, перевязанные ветошью. Я ухватила князя за локоть. Подумать только, как глупо! Конечно, он был волен решить убить бывших солдат прямо сейчас. Он даже не повернул ко мне головы, будто и не заметил мой порыв.
Постепенно людей собиралось всё больше, и это собрание уже не походило на проповедь, а превратилось в какой-то нелепый разговор, в котором было слишком много участников. Люди спорили, ахали, соглашались, возмущались, но по живым лицам и блестящим глазам делалось ясно: мысль о том, что человек может ожить после смерти, заняла их умы.
Затаив дыхание, я наблюдала за князем. При свете я рассмотрела, что его лицо расчерчивают тонкие, почти незаметные шрамы, которые вовсе его не портят. Он хмурился и задумчиво пожёвывал губу, но не спешил хвататься за оружие – а в том, что оно было при нём, я нисколько не сомневалась: на поясе выглядывала рукоять кинжала, спрятанная под плащом, и наверняка имелось что-то ещё.
Послушав ещё немного, князь резко развернулся и вновь вскочил на коня. Некоторые обернулись на него, маленький мальчик засмеялся, показывая на красивого жеребца и статного всадника, но никто вроде бы и не понял, кто слушал неуклюжую проповедь. Я тоже поспешила забраться в седло и пришпорила своего вороного, догоняя князя.
– Почему ты не вмешался? – крикнула я ему вслед.
Князь обернулся. Лицо его по-прежнему оставалось суровым и холодным.
– Не видел смысла. Мне нужно было самому послушать и самому увидеть, как на них смотрят мои люди. Если бы я хотел, отправил бы полдюжины бойцов, и они устроили бы такое представление, после которого ваши воины не смели бы соваться в мои деревни поодиночке.
– Зачем ты взял меня с собой? Я не понимаю.
Я правда ничего не понимала и ощущала себя ещё более потерянной, чем тогда, когда не могла выйти из светлицы. В положении пленницы, оказывается, было больше определённости, чем в положении гостьи.
Он мне не ответил – не счёл нужным. Во мне росла злая обида на этого человека, но вместе с тем крепнул и мой страх. Я не могла разгадать его – ни его помыслов, ни его настроения, и это пугало хуже всего.
* * *
Я-то надеялась, что мы взглянем на проповедников и поедем обратно в Горвень, но у князя были другие планы, которыми, впрочем, он не собирался со мной делиться. Я давно не сидела в седле, а в тереме и вовсе двигалась непривычно мало, так что скоро спина у меня начала ныть, а руки и лицо стыли от холода. Небо затянуло тонкой пеленой, сквозь которую по-прежнему пробивалось солнце, но начал сыпаться мелкий снег, тут же тающий на одежде. Под копытами лошадей хлюпала липкая грязь.
Видимо, заметив мою усталость, князь вдруг развернулся и сунул мне в руку сморщенный синеватый гриб.
– Что это? – спросила я и поднесла гриб к носу. Пах он прескверно – немытыми ногами и землёй.
– Лисьедух. – Князь пожал плечами, словно удивился, что я могу не знать названия этого странного гриба. – Каждый путник берёт его с собой. Придаёт сил и помогает преодолеть дорогу. Вижу, тебе трудно с непривычки, хоть и в пути мы совсем мало. Отломи кусочек, он не такой противный, как ты думаешь.
В голове у меня мигом пронеслось много всякого: я вспомнила и россказни о пирогах с ядовитыми грибами, которыми в Княжествах запросто угощают врагов; и о порошках из грибов, которые используют волхвы, чтобы достичь исступления; и о грибных отварах, которые девушки подливают парням, чтобы любили их дольше и крепче. О лисьедухах, помогающих путникам, я не слышала ничего.
– Оставь себе, – выдавила я и протянула гриб обратно князю. – Ты прав, едем мало. Я давно не разминалась, но не развалюсь, не такая уж и неженка.
Вероятно, мой отказ от вонючего гриба оскорбил князя, но виду он не подал, просто замолчал почти на всю дорогу.
Мы ездили по деревням, просто проходили шагом по главным слободам, прислушивались к разговорам и присматривались к людям. Я наблюдала за князем, как он внимательно и зорко следит за жизнью в своих землях. Он был спокоен и уверен, но иногда украдкой трогал рукоять кинжала на поясе.
В одной из деревень нам встретились иноземцы: они говорили на незнакомом языке, да и выглядели не так, как местные, – носили чудные полушубки из чьего-то короткого серого меха с кожаными вставками, волосы украшали деревянными бусинами, все были жилистые и невысокие. Лицо князя мрачнело, когда мы натыкались на иноземцев, шумящих у кабаков и торгующихся на ярмарках.
Я боялась задавать вопросы – таким угрюмым выглядел князь. Иноземцы вроде бы не делали ничего, что могло бы его разозлить, но я догадывалась, что князя заботит само их присутствие. Мы повернули на Тракт, лишь когда начало темнеть. Моя спина и плечи совершенно задеревенели, и о тереме я думала почти как о доме. С удивлением я осознала, что почти весь день провела в Великолесье, но рядом с князем и не вспоминала о нечистецах, спящих где-то в зимних чащах.
– Это были степняки, – неожиданно подал голос князь. Впереди уже виднелся Горвень, мигали огни на холме. – Ты могла видеть их в битве на Перешейке.
– Зачем ты впустил их в своё княжество?
Мне показалось, что спина князя чуть сгорбилась. В темноте уже не разобрать было его лицо.
– Это не нужно знать иноземной гостье. Знай только, что две наши армии сломят все войска, которые соберёт Сезарус.
Его слова прозвучали гулко и грозно. Я давно замёрзла и привыкла к мурашкам, бегающим под одеждой, но сейчас меня пробила крупная дрожь.
Он показал мне свои земли: дикие, заросшие чёрными лесами, летом – кишащие нечеловеческими тварями. Показал степняков, дикарей, бродящим по деревням. Холмолесское и его мёртвый князь открылись мне во всей свирепости, дикости и коварстве. Я услышала и увидела достаточно, чтобы понять: война с этим человеком будет самой кровавой и жестокой. Сезарус и Раве просто ещё не поняли это.
– Ты напишешь письмо своему другу-командующему. Как там его? Раве? Напишешь что я попрошу. Мне нужно, чтобы и он, и царь оставили нас в покое. Я не хочу убивать людей, но видит Серебряная Мать, мне придётся, если мои земли захотят растерзать. Ты поняла меня, Лариме?
Я кивнула, не заботясь о том, увидел князь мой жест или нет. Я поняла ещё и другое: чтобы змея перестала плеваться ядом, её нужно обезглавить. Ясно как день.
Князь
Сложно сказать, что в тот день разозлило меня больше: нахальные проповедники царя или степняки, чувствующие себя в моих деревнях как дома. Хуже всего было то, что я ничего не мог сделать: если проповедников уничтожить, отправить дружину, чтобы разобрались с ними, то не возвеличу ли я их? Не вспомнят ли люди всю ту чепуху, какой пытались забить им головы? Не станут ли судачить ещё больше и ждать, что Милосердный воскресит проповедников?
