И что действительно подогревало ярость его гнева, так это глубокое, темное, никогда не признаваемое осознание того, что он так же боялся Дайэлидда Мэба, как и любой из них.
Если я прикажу Тимаку арестовать его, ублюдок, скорее всего, откажется. Он скажет, что Момотани не сделал ничего против армейского устава. И он укажет, что именно поэтому у меня есть инквизиторы. И в этом вся загвоздка, не так ли? Потому что у меня есть агенты-инквизиторы, которые согласно своим клятвам должны были бы повиноваться мне и арестовать маленького придурка… и они могут этого не сделать.
Вряд ли кто-нибудь был бы настолько глуп, чтобы открыто бросить ему вызов. Конечно, не тогда, когда весть об их неповиновении неизбежно дошла бы до великого инквизитора или Зиона! Но каждый из них попытался бы найти способ убедиться, что кто-то другой арестовал Момотани и — по крайней мере, теоретически — выдвинул свою кандидатуру на следующую пулю Дайэлидд Мэб. Приказ был бы передан, неправильно составлен, удобно пропущен или что-нибудь еще, что они могли бы придумать, чтобы отсрочить неизбежное. В конце концов, Момотани был бы арестован и почти наверняка отправлен в тюрьму, но тот простой факт, что это займет несколько дней — возможно, пятидневку — подорвет авторитет Жинкинса гораздо серьезнее, чем, возможно, могли бы нынешние действия Момотани.
Если только епископ не хотел лично арестовать паскуалата. Это был бы один из способов избежать этой потенциально опасной задержки.
И если Дайэлидд Мэб действительно существовал — что он и сделал — и если его демонические фамильяры донесли ему о действиях Жинкинса — что они могли — тогда имя Мейкела Жинкинса могло просто появиться на одной из записок, оставленных Мэб и его товарищами, запечатанных кровью инквизиторов.
Епископ сделал глубокий, успокаивающий вдох.
— Отец Эйзак, — сказал он, — Мать-Церковь находится в состоянии войны, и не просто войны. Это джихад, битва за само ее выживание и за души каждого мужчины, женщины и ребенка, когда-либо родившихся или тех, которые родятся в будущем. Я понимаю различие, которое вы проводите между обвиняемым еретиком и осужденным еретиком, но сейчас не время для юридических тонкостей или ложной доброты, которая в конечном итоге побуждает еретика цепляться за свою ересь, а не отрекаться от нее и искать гостеприимных объятий Бога. Если вы будете упорствовать в этих действиях, если вы будете настаивать на том, чтобы выходить за рамки своих обязанностей перед своими товарищами в армии Бога, тогда у меня не будет другого выбора, кроме как представить свой отчет о ваших действиях — и их вероятных последствиях — самому генерал-инквизитору. Не думаю, что он счел бы этот отчет приятным чтением… или что вы тоже сочли бы его реакцию на него особенно приятной. Вы понимаете меня, отец?
— Конечно, милорд.
Возможно, в глазах Момотани мелькнул крошечный проблеск страха — или, по крайней мере, беспокойства, — но молодой паскуалат только кивнул.
— Тогда идите и очень тщательно обдумайте то, что я сегодня сказал вам, — ледяным тоном сказал Жинкинс, пытаясь притвориться перед самим собой, что он не просто пнул банку по дороге, вместо того, чтобы разобраться с ней. — Я бы искренне посоветовал вам больше не стоять передо мной по той же причине.
Он выдержал пристальный взгляд Момотани, медленно, размеренно считая до десяти. Затем он холодно кивнул.
— Это все, отец.
XIX
Эвиртин и канал Шерил-Серидан, Саутмарч, республика Сиддармарк
— Черт!
Рядовой Лейри Гэнзалвез съежился на дне своей грязной норы, когда над головой пронесся грохочущий, разрывающийся звук снарядов еретиков. Они звучали на весь мир, как треск паруса на сильном ветру. Этот звук Ганзалвез слышал однажды, когда имел глупость выйти в море на рыбацкой лодке своего шурина, чтобы провести траление у берега Долара. Воспоминание о той штормовой катастрофе — он и шурин, о котором идет речь, провели два дня, цепляясь за киль своего перевернутого судна, прежде чем их нашел другой траулер, — вот почему он поклялся, что никогда больше не выйдет в море.
Однако в данный момент простой ураган был бы желанным отвлекающим маневром.
Снаряды с шипением пронеслись вперед, а затем ударили по костям Гэнзалвеза сотрясением от их взрывов. Извержения с красной сердцевиной разрушили и без того разбитую церковь, на шпиле которой один из сигнальных отрядов барона Трейлмина установил свой флагшток. Черепица, куски резных ангелов и архангелов, сверкающие осколки витражного стекла и зазубренные куски строительного камня взлетели вверх и в стороны в огненном вихре, а затем обрушились обратно смертоносным дождем обломков, и рядовой схватился обеими руками за голову в шлеме в тщетной попытке самозащиты.
В этом грохочущем, рычащем потоке обломков виднелись обрывки того, что когда-то было связистами, и Гэнзалвез пытался — он действительно пытался — не думать, что это послужило им на пользу. Он был не слишком доволен решением командира отряда связи использовать таким образом одну из Божьих церквей. Он сказал себе, что поступает неразумно. Конечно, Бог не стал бы возражать, учитывая, против кого они сражались. Это все еще шло против правил… И тот факт, что церковь находилась всего в двухстах ярдах к западу от его собственной позиции, не сделал его ни на йоту счастливее. Шан-вей знала, что артиллеристы-еретики были дьявольски точны, но они не были идеальными стрелками, и он видел, что может сделать один из тяжелых снарядов этого броненосца, когда он попадает прямо на позицию человека.
И, судя по тому, что только что произошло с церковью, о которой идет речь, возможно, Бог был против того, чтобы один из Его домов оказался втянутым в войну. Гэнзалвез не мог придумать никакого другого объяснения тому, как не менее трех снарядов еретиков могли попасть в одно и то же здание за один залп. Это было смешно! Ни у кого артиллерия не была такой точной, и…
Снова громыхнули орудия еретиков, и это было совсем другое дело. Тяжелая пушка не должна была стрелять так быстро, черт возьми! Во всяком случае, никто из королевской доларской армии не смог бы.
Очевидно, стрелки-еретики не понимали, что они уже разрушили церковь, — подумал он, пытаясь зарыться еще глубже, когда новые взрывы заполнили вселенную. Один не долетел до цели, и он снова выругался, когда осколки снаряда просвистели в воздухе над его дырой. Один из этих осколков действительно с шипением вонзился в его дыру и зарылся в грязную грязь менее чем в футе от правого уха рядового.
В данный момент, — размышлял уголок мозга Гэнзалвеза, — та рыбацкая лодка и тот ураган звучали все лучше и лучше. На самом деле, почти по-домашнему.
* * *
Какими бы ни были пределы эффективной дальности стрельбы нарезных орудий в открытом море, по неподвижным целям они могли стрелять очень далеко. Армейские нарезные угловые пушки уже продемонстрировали это. И что бы ни делали другие военные корабли, КЕВ «Делтак» был специально разработан не для того, чтобы сражаться на голубой воде. Коричневая вода была его домом, и поскольку его двигатели мягко пульсировали, с достаточной силой приводя в движение винты, чтобы удерживать его положение против течения Серидана, он был идеальной неподвижной орудийной платформой.
