Укрепления были более примитивными, чем что-либо допустимое для ИЧА. Во-первых, потому, что было так трудно вырубать их в мерзлой земле, а во-вторых — и это еще хуже — потому, что никто на самом деле не ожидал, что они понадобятся до весны. Было бы достаточно времени, чтобы углубить траншеи, построить повыше мелкие брустверы, прежде чем еретики смогли бы продвинуться так далеко. Больше усилий было затрачено на блиндажи, расположенные вдоль траншей, но это было главным образом потому, что они также служили более уютными, лучше изолированными казармами для пехотных рот, назначенных для их укомплектования. И уж точно не потому, что кто-то ожидал настоящего нападения, а у испуганных часовых, чьи умы были отуплены как рутиной, так и холодом и голодом, не было ни единого шанса. Они были сметены в первом порыве, прежде чем большинство из них даже осознали, что подверглись нападению, и пехотные взводы, укрывшиеся в этих блиндажах для тепла, получили лишь небольшое дополнительное предупреждение. Они только начали выбегать из них, когда снайперы-разведчики прибыли к ним с градом пуль и штыков. Люди, которые обычно стояли бы на своем перед лицом самого яростного нападения, уступили, поддавшись панике, порожденной неожиданностью, а не трусостью. Десятки людей пали под огнем снайперов-разведчиков, другие с криками падали, когда в них вонзались штыки, и даже когда они умирали, ужасный дождь минометных снарядов удваивался и умножался в ярости позади них.
Защитники отступили. Они не просто «отступили», они были разбиты. Многие выбрасывали оружие, которое могло помешать их бегству. Другие бежали обратно в блиндажи, из которых они вышли, только для того, чтобы обнаружить ужасающую глубину своей ошибки, когда снайперы-разведчики забросали их гранатами и превратили их защиту в склепы. И пока один взвод в каждой разведывательно-снайперской роте решал эту проблему, три других рассредоточились по захваченным траншеям. Они нашли огневые позиции среди тел защитников, и большинство из них сняли внешние перчатки со своих правых рук, оставив только трикотажные перчаточные вкладыши, чтобы было удобнее управлять рукоятками затворов и спусковыми крючками.
У каждого человека было семьдесят патронов — один магазин на десять патронов уже был вставлен в его винтовку и шесть дополнительных снаряженных магазинов в подсумках для боеприпасов, прикрепленных к его снаряжению, — и по всей захваченной линии траншей снайперы-разведчики расстегивали свои подсумки с боеприпасами и проверяли, готовы ли эти дополнительные магазины. Позади них двинулись вперед, чтобы усилить их, четыре пехотные роты 2-го батальона майора Сетри Адимса 16-й пехотной дивизии. А позади 2-го батальона еще несколько отделений артиллерийской поддержки бросились вперед с берега речки, выдвигая свое оружие, установленное на санях, к дальней стороне окопов, где бруствер скрывал их от защитников, чтобы с близкого расстояния обеспечить огневую поддержку, которая была столь важной частью чарисийской тактики.
К тому времени, когда первые контратакующие роты 4-го полка полковника Сандирса появились из дыма, пыли и летящего снега бомбардировки, снайперы-разведчики были готовы. Впервые в истории Сейфхолда магазинные винтовки с затвором вступили в бой с двух сторон, и результат был ужасающим. Первые яростные залпы достигли успеха прежде, чем цели снайперов-разведчиков поняли, что происходит, в то время как они все еще двигались вперед в колонне по приказу своих офицеров. Им потребовалась минута, чтобы понять, что происходит — осознать, что их убивают винтовочные пули, летящие прямо перед ними, а не шрапнель и взрывы сверху, — и они продолжали рваться вперед, к иллюзорной защите окопов, не зная, что они были заняты их врагами.
По меньшей мере десятая часть из них была убита или ранена, прежде чем они поняли, что происходит на самом деле. Хуже того, потери были непропорционально велики среди их сержантов и младших офицеров. Несмотря на это, большинство отреагировало тем, что легло ничком и рассредоточилось, чтобы стать более слабыми мишенями, а не просто развернулись и бросились назад тем путем, которым они пришли, в ужасе отступая. Многие из них действительно начали пробиваться назад, ползя на животах к внутренней из двух линий городских окопов, но 4-й полк был перевооружен Сент-Килманами. Две его роты нашли укрытие в складках земли или за тротуарами, клумбами, стенами, деревьями — всем, чем могли, — и открыли ответный огонь, отчаянно пытаясь прикрыть отступление своих товарищей.
Однозарядное казнозарядное оружие было далеко не таким, как М96 чарисийцев, но оно также было намного эффективнее, чем дульнозарядные ружья, и снайперы-разведчики начали сами нести потери, несмотря на свои защищенные позиции. Тем не менее, они несли гораздо меньше потерь, даже пропорционально, и минометы, которые подошли так близко позади них, начали осыпать защитников дождем шрапнели.
— Отступаем! Отступайте!
Никто никогда не узнает, кто первым выкрикнул эту команду, но это был правильный приказ. Разбитые церковные стрелки, пошатываясь, двинулись в тыл, передвигаясь короткими перебежками между неподходящими укрытиями. Их никогда не обучали тактике передвижения и ведения огня, которую обычно применяла ИЧА, но чистое, упорное упрямство не позволило их отступлению превратиться в бегство, несмотря на неразбериху, хаос и потери. Люди останавливались, чтобы снова и снова отстреливаться, эффективно прикрывая движение своих товарищей, даже если никто никогда не обучал их этому. Процент потерь был однозначно в пользу снайперов-разведчиков, но разница была ниже, чем могла бы быть. Почти половина из двухсот стрелков 4-го полка добралась живыми до второй линии траншей.
Они бросились на позиции, оглядываясь по сторонам, понимая, скольких товарищей они уже потеряли, слыша взрывы и резню, разрывающие город на части вокруг них, и их глаза были дикими. Среди них было мало трусов, но уверенность в конечном поражении глубоко вонзила свои клыки в их кости, и они могли видеть это на лицах друг друга.
— Перезарядить! — кричал выживший лейтенант. — Не высовывайтесь, перезаряжайте оружие и примкните штыки! На этот раз настанет их очередь выйти в открытую!
Люди четвертого полка повиновались; они больше ничего не могли сделать.
Прошло пять минут, потом десять. Пятнадцать.
Холод вгрызался в плохо одетые тела. Стоны, всхлипы и рыдания раненых быстро стихли в условиях ледяной температуры. Оглушительный минометный обстрел продолжался — прерываемый несколькими гораздо более мощными взрывами, когда падающие бомбы попадали на склады боеприпасов гарнизона, — затем прекратился. Трескучий рев, когда пламя пожирало убежище, которое говорило о выживании, был подобен дюжине доменных печей, а крики людей, запертых в аду, были голосами душ, приговоренных к собственному аду Шан-вей.
Двадцать минут. Тридцать… Затем в небеса взмыла еще одна сигнальная ракета чарисийцев, и, что было еще более ужасно из-за мучительного ожидания, на них с визгом обрушился ураган противопехотных бомб.
Клубящийся дым и пылающие обломки мешали видеть чарисийским корректировщикам, но они примерно знали, где была вырыта вторая линия окопов, и каждая бомба взрывалась в воздухе, разлетаясь шрапнелью по кругу диаметром в пятьдесят ярдов. Единственной защитой сверху были блиндажи, расположенные вдоль траншей через равные промежутки времени, и многие защитники отступили в них… что было именно тем, чего хотели их враги.
