Рыбак передал свое сообщение командиру батареи — что как не злоупотребление вполне подходящим существительным, чтобы назвать полдюжины двадцатипятифунтовых орудий и гарнизон стариков и мальчиков, и все под командованием пятидесятилетнего лейтенанта с одной ногой и одним глазом, «батареи», установленной для защиты небольшого рыбацкого городка Эжинкор. Тирск не мог придумать ни одной причины, по которой Эжинкор мог нуждаться в защите, так же как он не мог придумать чарисийскую угрозу, которую могла бы сдержать эта жалкая защита, но все же это был военный форпост — по крайней мере, своего рода, — и большинство рыбаков имели как можно меньше общего с военными или любой другой отраслью чиновничества. Тем не менее, этот человек разыскал лейтенанта, чтобы сообщить ему, что сквозь дождь прошлой ночью он видел «взрыв, подобный взрыву самого Ракураи, если вы понимаете, что я имею в виду, сэр».
Эжинкор был слишком мал, чтобы его стоило подключить к церковной семафорной сети, но лейтенант послал гонца на ближайшую станцию прибрежной сети, и сообщение дошло до Гората в течение нескольких часов. К тому времени, когда в Эжинкор вернулись инструкции расспросить рыбака более подробно, мужчина, конечно же, снова исчез в море, выполнив свой долг и, вероятно, поздравляя себя с тем, что все обошлось благополучно.
Мейк и Бейкет могли бы возразить, что не было никаких оснований предполагать, будто взрыв — если он вообще был — произошел из-за «Сент-Фридхелма», но Тирск знал. С того момента, как он услышал первоначальное сообщение, он знал. Если действительно произошел взрыв такой силы, как тот, который описал рыбак, это мог быть только погреб военного корабля. Ничто другое не содержало достаточно пороха, чтобы объяснить что-то подобное. И в ту ночь в Ферн-Нэрроуз был только один военный галеон.
Итак, была отправлена эскадра — десять галеонов, дюжина шхун и все восемь новых винтовых галер Гората. У него хватило сил, чтобы стоять у своего окна в больнице святого Сисаро Паскуале и смотреть, как отплывают их паруса. Он знал, что люди его флота сделают все, что в их силах; он также знал, что они ничего не смогут сделать.
Бейкет поставил все паруса, какие только могли нести его корабли, и им благоприятствовал свежий, попутный ветер. И, как и предполагал Тирск, они опоздали. Они нашли несколько дрейфующих обломков, и им повезло найти даже это, и на берег недалеко от Эжинкора было выброшено полдюжины тел. Это было все, от чего отказалось море. Но на телах была форма флота Бога, и поэтому, чего бы у них не было до отплытия поискового флота, у них было достаточно подтверждений, прежде чем они вернулись.
«Сент-Фридхелм» взорвался на три дня раньше, чем Бейкет добрался до района поисков. К тому времени, как «Чихиро» и его капитан вернулись в Горат, по семафору уже начали поступать официальные сообщения с соболезнованиями из Зиона.
Они были полынью и желчью, душили его яростью и отчаянием. Его семья — его семья — была отнята у него, помещена на борт этого корабля и погибла, потому что Жаспар Клинтан хотел контролировать его, и теперь этот ублюдок посылал ему соболезнования в связи с его потерей. Официальная церковная версия случившегося только усугубила ситуацию. Инквизиция сообщила, что «Сент-Фридхелм» подвергся нападению полудюжины еретических галеонов и храбро сражался, пока не взорвался в бою, потопив одного из еретиков, который подошел к нему непосредственно перед взрывом. Его агенты-инквизиторы в тылу еретиков, шпионившие за врагами Бога со смертельной опасностью для собственной жизни, получили эту информацию от самих еретиков, утверждал Клинтан.
Без сомнения, по крайней мере, некоторые из детей Матери-Церкви действительно поверили бы в это. Для графа Тирска это был всего лишь еще один пример циничного обмана Жаспара Клинтана, обычного для него убийства правды всякий раз, когда это соответствовало его целям. Для Клинтана не имело значения, насколько нелепой может быть ложь. Действительно, Тирск пришел к выводу, что Клинтан решил, будто верующие Матери-Церкви с большей вероятностью поверят лжи, потому что она была настолько нелепой, что должна была быть правдой. В конце концов, все знали, что правда страннее вымысла, и, конечно же, Мать-Церковь, хранительница человеческих душ, никогда бы сознательно не солгала своим детям!
Граф знал лучше. Рыбак сообщил о взрыве; если бы в дело были вовлечены какие-либо другие галеоны, он вряд ли мог пропустить дымный гром и ослепительные вспышки их бортовых залпов, в дождь или без дождя. Нет, если он был достаточно близко, чтобы увидеть сам взрыв. Даже Клинтан должен был знать это, хотя он предполагал отдаленную возможность того, что великий инквизитор мог подумать целых двадцать или тридцать секунд, будто бы Тирск действительно мог поверить, что Чарис каким-то образом ответственен за самопроизвольный взрыв галеона.
Он не осудил публично историю с чарисийскими военными кораблями. Еще нет. Бейкет и Абейл Бардейлан — даже епископ Стейфан — знали, что он на самом деле думает, но ему каким-то образом удалось не сказать этого ни одной живой душе. До тех пор, пока он не оспорит выдумку Клинтана, великий инквизитор может воспринять его молчание как еще одно молчаливое согласие. Можно было бы истолковать отказ Тирска оспорить версию событий инквизиции как знак капитуляции… или, возможно, просто отчаяние избитого и сломленного старика, в сердце которого горе и отчаяние сокрушили любую мечту о неповиновении.
Маловероятно, что великий инквизитор очень долго будет мириться с этим. Если бы он этого еще не сделал, то быстро понял бы, что потеря его семьи лишила инквизицию единственного меча, который она действительно могла держать над головой Тирска. И когда он это поймет, он примет меры, чтобы устранить угрозу, которой вполне мог стать граф.
Если бы я действительно хотел выжить, — сурово думал он сейчас, глядя в огонь, пока виски обжигало ему язык, — я бы сказал этому ублюдку, что ни на секунду не поверил, что к настоящему взрыву причастны какие-то «еретики»… но это не имело значения. Что если бы чарисийцы не начали джихад, бросив вызов Матери-Церкви, если бы они не послали весь мир на войну, и если бы их агенты не развратили Алвина — пусть Бог примет его как Своего собственного — тогда Мать-Церковь не чувствовала бы себя обязанной привезти их в Зион, чтобы защитить их от Дайэлидда Мэба и его «террористов». Клинтан, вероятно, был бы достаточно умен, чтобы понять, что я лгу изо всех сил, когда обвиняю Чарис, а не его, но пока я говорю это, пока я действую так, как будто верю в это, он, вероятно, оставит меня командующим флотом… и живым. По крайней мере, до тех пор, пока я не сделал первое, что он мог предположительно истолковать как «предательство».
Впереди у него было еще две или три пятидневки, прежде чем целители подтвердят, что он годен для возвращения на службу. Однако, если он хочет, чтобы ему разрешили вернуться, ему, вероятно, вскоре следует начать публично обвинять чарисийцев. Но у него не хватило духу. Он просто… не сделал этого. Глубоко внутри человек, которым он когда-то был, человек, который столкнулся с Кэйлебом Армаком после битвы при Крэг-Рич, который бросился на восстановление королевского доларского флота — этот человек — кричал, что он должен. Что пришло время — прошедшее время — чтобы он встал, чтобы искупить честь, которую бойня Жаспара Клинтана навсегда запятнала кровью и предательством. Что теперь, когда никто и никогда больше не сможет причинить вред его семье, он волен решать, чего требует от него призрак его убитой чести и Сам Бог, и делать это. И чтобы это произошло, он должен был выжить.
