– Привет! Меня зовут Шаша. Мне девять лет, – она сказала это так, будто ожидала, что Карл в ответ назовет свое имя и свой возраст. Это была информация, а не предлог для общения. Для своих лет Шаша была маленькой, из-за чего ее часто дразнили в школе. Еще ей казалось, что она слишком толстая. Но виной тому были лишь запасы, которые ее детское тело заготавливало для стремительного роста в скором будущем.
Карл не замедлял шага. Книги должны были, в конце концов, быстро добраться до своих читателей. Хоть и не овощи, но все-таки книги казались ему скоропортящимся товаром.
– Ты не боишься меня?
– Не-а.
– Тебе не стоило бы идти за незнакомцем.
– Ты не незнакомец, я тебя знаю.
– Это не так.
– Я постоянно вижу из своего окна, как ты проходишь через Мюнстерплац. С тех пор как я научилась думать. А думать я научилась рано, так сказал мой папа. И с тех пор уже не переставала думать. Это со мной всегда было, как колокольный звон собора на площади. Так что я тебя знаю, – слова сыпались из нее как из ведра.
– Раз ты меня знаешь, как же меня зовут?
– Я и про колокола в соборе этого не знаю. Но ведь я узнала бы их из сотен тысяч миллионов других таких же колоколов. Так же, как я узнала бы тебя среди кучи людей.
Карла этот довод совсем не убедил. Ему все это казалось ребячеством.
– Значит, ты все же меня не знаешь и я все-таки незнакомец.
– Ты Книгоходец. Так я тебя называю. Так что у тебя есть имя, и я его знаю.
Карл вздохнул.
– Если ты так долго за мной наблюдала, должно быть, ты знаешь, что я всегда хожу один.
– Это совсем не проблема. Ты идешь один, и я иду одна рядом с тобой.
– Нет, – сказал Карл, – так не пойдет.
Хотя ему и хотелось, чтобы у него были дети, он совершенно их не понимал. Его собственное детство осталось так далеко позади, что в его памяти стало чем-то вроде выцветшего полароидного снимка. И пока Карл становился старше, дети все так же оставались детьми, и расстояние между ними и Карлом росло. Теперь он уже не знал, как его преодолеть.
И оставил Шашу стоять одну.
* * *
На следующий день Шаша снова пришла. Сначала она ничего не говорила, просто шла рядом и наблюдала за ним.
– Я вчера вечером думала о том, не опасен ли ты. Потому что ты спросил, не боюсь ли я. – Она указала на его ноги: – Но ты совсем не опасно ходишь.
Карл посмотрел на свои ноги – на то, как они двигаются. Он никогда не думал о том, что мог каким-то образом «опасно» ходить. Зато вчера вечером он думал о том, что сделает, если Шаша вернется. А именно – что ни в коем случае не возьмет ее с собой в свой обход.
Вот почему он ответил ей так:
– Может быть, я становлюсь опаснее, когда сворачиваю за угол? В узких улочках старого города?
– Не думаю.
– А может, я похищаю детей!
– Нет, ты бы не смог. – Шаша нисколько не впечатлилась.
– Хочешь, чтобы я это доказал?
– Не слишком-то ты быстрый.
– Уверена? Хочешь, чтобы я тебя схватил?
– Ты это серьезно? – она опустила подбородок и скептически подняла брови.
– А я ведь это сделаю!
– Так ты сделаешь или так и будешь болтать?
Карл обошел Шашу, а она все это время пристально смотрела на него. Он выждал, пока она моргнет, и тогда потянулся, чтобы схватить ее, но она просто увернулась. Всего один на маленький шажок в сторону, не больше. Он потянулся снова, но она опять увернулась, смеясь.
– Мы в школе всегда играем в салки. И я на втором месте, только Свенья играет лучше. Но она лучшая во всем, так что это не в счет. Кроме того, она очень грубая – а это уж говорит о том, насколько хорошей подругой может быть человек. А друзей она постоянно меняет.
Карл прекратил ловить Шашу. Он и так был достаточно смешон. Оставалось надеяться, что никто этого не видел. Все-таки не хотелось бы испортить репутацию.
Шаша посмотрела на него с ухмылкой.
– Выходит, меня ты не боишься. А вот Свенью, судя по всему, боишься?
Она кивнула.
– Страшно боюсь. Правда, ее все боятся. Ее лучше бояться. Ты бы тоже испугался.
Карл рассмеялся. Он почувствовал себя старой ржавой машиной, которая снова была на ходу.
– Ты смешно смеешься, – сказала Шаша, – как будто правильно смеяться не умеешь.
– Все умеют смеяться.
– А вот и нет. Только не моя тетя Бербель, она никогда не смеется.
– Откуда она?
– Из Швеции, по-моему.
– И почему же в Швеции не смеются?
– Зимой там холодно, и когда смеешься и открываешь рот, холодный воздух обдувает зубы. А это больно. Поэтому они только улыбаются. Тетя Бербель забавно машет руками, когда ей смешно, и даже топает ногами на одном месте.
Карл свернул в Салианский переулок.
– Твои родители наверняка беспокоятся, куда ты подевалась.
– Мой папа еще на работе, а мама умерла.
Карл остановился и посмотрел в Шашины голубые глаза.
– Мне очень жаль.
– Чего из этого жаль?
Карл задумался.
– И того и другого. Но второго, конечно, намного больше.
– Мама – это просто фотография на комоде, я ее совсем не помню. Мне кажется, поэтому я не могу грустить от того, что она умерла, – она улыбнулась и показала на свой рот. – Папа говорит, у меня ее улыбка и ее смех. Вот почему я так люблю смеяться. Получается, что так моя мама смеется вместе со мной. А твоя мама с тобой смеется?
Карлу не хотелось говорить о своей матери.
– Послушай, если твой отец вернется домой, а тебя там нет…
– Он и так знает! Я часто куда-нибудь ухожу. Он совсем об этом не беспокоится, так что и тебе тоже не стоит.
С тех пор как его жена умерла и доходы семьи резко сократились, отец Шаши много и подолгу работал в компании по обработке металла. В противном случае им пришлось бы переехать, а он не хотел, чтобы дочке пришлось через это пройти. Уж точно не через расставание с друзьями – они обязательно должны были остаться.
– Я иду сегодня с тобой, потому что я вот что подумала – мне очень хочется знать, куда же ты ходишь. Я всегда вижу тебя на площади, и только. Я часто представляла себе твой путь. Даже буквально рисовала его – картинками! А теперь я хочу узнать наверняка. Потому что мне любопытно. В какой-то момент стало настолько любопытно, что я просто подошла к тебе.
Особняк мистера Дарси был уже совсем рядом.
– В английском языке есть пословица, которая звучит так: от любопытства кошка сдохла.
