В меню предлагался стейк премиум-класса с запеченным картофелем за $48 – столько же стоит филе миньон в американских ресторанах, куда любят ходить северокорейские дипломаты, аккредитованные при ООН. Венский шницель обошелся бы в более приемлемые $7. Но большинство северокорейских посетителей предпочитали налегать на корейскую еду, пусть даже $7 за порцию пибимпапа (столько же это блюдо, рис с мясом и овощами, стоит в Сеуле) совсем не дешево. Сев за столик в пивном зале, мой компаньон, живущий в Пхеньяне иностранный специалист, сказал: «Если бы не красные значки, их можно было бы принять за южнокорейцев. Платят по 10–15 евро за блюдо».
Ресторан в тот вечер был набит битком, причем посетители ужинали в общем зале – резкий контраст тому, что я видела в пхеньянском пабе в 2005 г.: там столики были разделены занавесками, и едва я вошла, воцарилось молчание. На этот раз никто и глазом не моргнул. Люди продолжали пить и смеяться, будто не замечая, что среди них оказалась западная женщина. Однако оставалось тут что-то и от старого Пхеньяна. Неожиданно погас свет, и мы сидели в кромешной темноте и ждали, пока починят сеть.
В другой вечер мы потащили своих кураторов в барбекю-ресторан в «Восходе», одном из новых жилых комплексов, как грибы после дождя вырастающих в Пхеньхэттене. И сам комплекс, и ресторан были настолько новыми, что шофер нашего микроавтобуса долго не мог найти въезд, а потом наши кураторы плутали в поисках ресторана.
Здесь народу было намного меньше, чем в пивном, но все же несколько компаний из местных лакомились мясом, жаренным прямо перед ними на гриле. В этом ресторане помнили о традициях северокорейской скрытности. Заслышав нас, сидевшая в кабинке парочка задернула бамбуковую штору. Официантка порекомендовала нам самое дорогое мясо в меню – $50 за порцию. Ее явно наставляли в капиталистическом духе: лупить с клиента не стесняясь. Мы все же выбрали блюда попроще, а к ним пиво и соджу.
Одно я усвоила в поездках по Северной Корее твердо: сопровождающие никогда не отказываются выпить. Годами я наблюдала, как охотно северные корейцы опрокидывают стопку за стопкой, где бы они ни были – и в Северной Корее, и в Южной, и за их пределами. Это защитный механизм, способ притупить чувствительность к тому, с чем этим людям приходится мириться.
Точно так же северные корейцы, включая живущую в Пхеньяне и за границей знать, никогда не откажутся от возможности угоститься красным мясом. Даже для богатого 1 % населения это дорогое и редкое лакомство.
Напротив барбекю-ресторана в «Восходе» располагается модный супермаркет с импортными продуктами по заоблачным ценам: здесь есть норвежская форель, французские сыры, швейцарские мюсли. В восемь вечера воскресенья мы застали его пустым, и местные жители сообщили, что почти никогда никого там не видят. Супермаркет существует скорее для пропаганды, чем для торговли. И все же он существует.
И такой показухи немало.
Зарождается культура кофе, хотя в стране, где этот напиток не особенно любят, в кофейню идут скорее подчеркнуть свою утонченность, чем удовлетворить кофеиновую зависимость. В досуговом центре Kumrung кроме беговых дорожек и залов для йоги есть стильная кофейня, чьи интерьеры и атмосфера были бы неуместны ни в Сеуле, ни в Пекине. Главный бариста даже учился в Китае. Мокко со льдом стоит $9 – непомерно дорого для любой страны мира, тем более одной из беднейших. Чашечка эспрессо обойдется в не менее астрономические $4: абсурдная цена для государства, где большая часть населения страдает от недоедания.
Кофейни, считает Андрей Абрахамян, который вел в Северной Корее курсы финансистов под эгидой сингапурской НКО Choson Exchange, особой прибыли не приносят. В КНДР просто нет достаточного числа людей, которые любили бы кофе и соглашались за него так дорого платить. «Здесь это не более чем способ показать, какой ты модный и современный», – говорит Абрахамян, британец, прекрасно владеющий корейским, побывавший в Северной Корее добрых три десятка раз и обучивший здесь множество предпринимателей, в том числе и владелицу кофейни в «Кым Луне».
Но мало-помалу появляется и настоящий, пусть еще и не оперившийся, потребительский класс. В супермаркете при торговом центре «Кванбок» яблоку негде упасть. Пхеньянцы сметают с полок украинские конфеты и японский майонез, стоящие намного дороже местных аналогов. Есть и отечественная продукция. Пятилитровые бутылки соджу продаются всего по $2,60. На полулегальных базарах, чанмаданах, можно купить и огромные телевизоры с плоским экраном, и пылесосы новейших европейских моделей – если, конечно, ты готов выложить несколько тысяч долларов. Сейчас более 10 % населения КНДР пользуется мобильными телефонами, по улицам ездят такси, цена поездки в которых начинается от $1. Некоторые люди даже заводят собак, что еще несколько лет назад казалось непредставимой роскошью в стране, где и людям-то есть было нечего. В разных областях КНДР потребление растет своими темпами, но нигде не расцвело так, как в столице. «Даже если не нашел хорошей работы, жить в Пхеньяне – большое преимущество, – говорит Со Хён. – Не сомневаюсь, нам многие завидовали».
Кан На Ра родилась не в столице, но ей неплохо жилось и в Чхонджине, третьем по величине городе Северной Кореи. Благодаря порту и близости китайской и российской границ этот город по северокорейским меркам процветает. «Мы ни в чем себе не отказывали, могли купить все, что нужно. Кое-кто нам завидовал, а кто-то зарился на папин бизнес», – рассказывала мне На Ра.
Ее отец был повелителем денег, он занимался строительным бизнесом. Этот сектор экономики шел в рост семимильными шагами, и отец На Ра, несомненно, сказочно обогащался.
На Ра поступила в музыкальное училище, где преподавали вокал и актерское мастерство, и дополнительно брала частные уроки. «Конечно, в школе были и бедные ребята, но я с ними не водилась», – вспоминает она.
Семья жила в собственном большом доме в центре Чхонджина, у трех дочерей были отдельные комнаты. Многие в Северной Корее до сих пор готовят еду на открытом огне, но у этой семьи были газовая плита и микроволновка, а также холодильник и автоматическая стиральная машина. Им не приходилось стирать белье в реке.
Каждый месяц отец давал На Ра на расходы примерно $400, то есть в 100 раз больше, чем зарабатывал рабочий на государственной фабрике или государственный служащий. Неплохо для подростка. Деньги она тратила на одежду, китайский перламутровый блеск для губ, французские духи, чехлы для мобильного телефона и наклеечки для украшения этих чехлов. У нее была кепка-бейсболка с найковским росчерком; она, впрочем, не знала, что это эмблема Nike, знала только, что это круто. Все это было куплено на местном рынке.
Когда хотелось развлечься, На Ра с подружками шла на скейтинг в центре Чхонджина, открывшийся в 2013 г., во второй год правления Ким Чен Ына. Катание на роликах вошло в моду, и у богатых детей, таких как На Ра, были собственные коньки. «Мы несли их, перекинув через плечо, – рассказывала она, – это был символ статуса, знак благополучия». Примерно за $30 она купила на местном рынке розовые ролики, шлем, защитные перчатки и наколенники. На Ра пожимает плечами: «Бедные дети о таком даже мечтать не могут». Бедным, если они хотели кататься, приходилось довольствоваться дешевыми и неудобными коньками напрокат – если у них были деньги хотя бы на это.
