Когда Джейкоб был младше и больше склонен к нервным срывам, врач прописал ему оланзапин, антипсихотическое средство. Оно избавило его от вспышек раздражения, а также лишило личности, точка. Я заставала сына сидящим на полу в спальне, один ботинок надет, второй валяется рядом, безучастный взгляд устремлен в стену. Когда у него начались приступы судорог, мы перестали давать ему это лекарство и больше не экспериментировали ни с чем подобным.
Я представляю, как Джейкоб лежит на полу в камере, зрачки расширены, взгляд блуждает, он то отключается, то приходит в сознание.
Как только я оказываюсь у выхода, Оливер подходит ко мне с широкой улыбкой на лице и спрашивает:
– Как все прошло?
Я открываю рот и разражаюсь слезами.
Борюсь за индивидуальную программу обучения для Джейкоба, валю его на пол, когда он устраивает истерики в публичных местах. Вся моя жизнь посвящена тому, чтобы делать необходимое, так как можно, конечно, умчаться поездом на небеса, но, когда ваш улет закончится, вы оказываетесь по щиколотку в той же ситуации. Я всегда была сильной, чтобы Джейкоб мог давать слабину.
– Эмма… – произносит Оливер.
Наверное, ему так же неловко, что я разревелась перед ним, как мне самой. Но к моему изумлению, он вдруг обнимает меня и гладит по волосам. Еще удивительнее то, что я целое мгновение позволяю ему это делать.
Вот чего нельзя объяснить матери, у которой нет ребенка-аутиста: конечно, я люблю своего сына. Конечно, мне жизнь без него не мила. Но это не означает, что я не измотана каждую минуту каждого дня. Что я не беспокоюсь о его будущем и о том, что у меня самой его нет. Что иногда я невольно ловлю себя на мысли: какой была бы моя жизнь, если бы Джейкоб не страдал синдромом Аспергера? Что, как Атлант, я временами думаю: вот бы хоть раз кто-нибудь другой вместо меня взвалил на свои плечи ношу мира моей семьи.
На пять секунд Оливер становится этим человеком.
– Простите, – говорю я, отстраняясь от него. – Я вам всю рубашку замочила.
– Да, шерстяная фланель очень нежная. Я добавлю счет за химчистку к своему гонорару.
Оливер подходит к посту дежурного, забирает мои ключи и права, после чего выводит меня наружу.
– Ну что там случилось? – спрашивает Оливер.
– Джейкоб поранил себя. Он, наверное, бился головой обо что-то: у него весь лоб в синяках, и пластырь, и кровь на волосах. Он снова начал делать это в кабинке для посещений, и ему дали успокоительное. Пищевые добавки ему не передадут, и я не знаю, что он ест и ест ли вообще, и… – Я замолкаю, встретившись взглядом с Оливером. – У вас ведь нет детей?
Он краснеет:
– У меня? Дети? Я… гм… нет.
– Однажды я видела, как мой сын ускользает от меня, Оливер. Я слишком много сил потратила на то, чтобы вернуть его, и не могу снова допустить этого. Если Джейкоб дееспособен для участия в судебном процессе, то после двух недель в тюрьме перестанет быть таковым. Прошу вас, – молю я, – вы можете как-нибудь вытащить его оттуда?
Оливер смотрит на меня. На холоде его дыхание застывает между нами.
– Нет, – отвечает он. – Но я думаю, вы можете.
Джейкоб
И так далее.
Это последовательность Фибоначчи.
Она может быть определена эксплицитно:
Она может быть определена рекурсивно:
a0 = 1
a1 = 1
an = an – 2 + an – 1
В любом случае это ряд чисел, каждый член которого равен сумме двух предыдущих.
Я заставляю себя мыслить цифрами и числами, потому что никто, кажется, не понимает меня, когда я говорю по-английски. Это как серия «Сумеречной зоны», где слова вдруг изменили смысл: я говорю «стоп», а действие продолжается; я прошу, чтобы меня выпустили, а меня запирают крепче. Это приводит к двум выводам:
1. Меня разводят. Тем не менее я не думаю, что моя мать позволила бы, чтобы история так надолго затянулась, и это приводит меня к заключению:
2. Не важно, что я говорю, не важно, насколько четко я это скажу, никто меня не понимает. А значит, нужно найти более приемлемый способ коммуникации.
Числа универсальны, это язык, который преодолевает границы стран и временны́е рамки. Это тест: если кто-нибудь, хотя бы один человек, поймет меня, значит есть надежда, что он разберется и со случившимся в доме Джесс.
Числа Фибоначчи можно увидеть в соцветии артишока или в чешуйках сосновой шишки. Их последовательность можно использовать для объяснения того, как размножаются кролики. Когда n приближается к бесконечности, отношение a (n) к a (n – 1) приближается к числу пи, золотому сечению – 1,618033989, а его использовали при строительстве Парфенона, оно появляется в сочинениях Бартока и Дебюсси.
Я шагаю, и с каждым шагом новое число из последовательности Фибоначчи приходит мне в голову. Я двигаюсь по все более мелким окружностям к центру комнаты, а когда окажусь там, начну сначала.
1
1
2
3
5
8
13
21
34
55
89
144
Входит охранник с подносом. За его спиной медсестра.
– Эй, парнишка, – говорит он и машет рукой перед моим лицом. – Скажи что-нибудь.
– Один.
– А?
– Один.
– Один – что?
– Два, – говорю я.
– Время обеда, – сообщает мне охранник.
– Три.
– Ты будешь есть или опять все выбросишь?
– Пять.
– Сегодня, кажется, пудинг, – говорит охранник, снимая с подноса салфетку.
– Восемь.
Он тяжело вздыхает:
– Вкуснотища.
– Тринадцать.
Наконец охранник сдается:
– Я говорил. Он как будто на другой планете.
– Двадцать один, – продолжаю я счет.
Медсестра пожимает плечами и поднимает шприц.
– Очко, – говорит она и всаживает иглу мне в задницу, пока охранник держит меня, чтобы я не дергался.
После их ухода я лежу на полу и пишу в воздухе пальцем уравнение из чисел Фибоначчи. Я делаю это, пока не мутится зрение, пока мой палец не становится тяжелым, как кирпич.
