– А где моя мама? – спрашиваю я. – Она сказала, что придет через полчаса, а прошло уже сорок семь минут.
– Мы проговорили немного дольше, чем я рассчитывала. Твоя мама вышла через заднюю дверь и ждет тебя снаружи, – отвечает доктор Ньюком, как будто читает мои мысли. – Знаешь, Джейкоб, мы очень мило побеседовали с твоей мамой. И доктором Мурано.
Она садится и предлагает мне сесть напротив. Кресло обтянуто тканью с полосками, как на шкуре у зебры, что мне не очень нравится. Этот орнамент вообще вызывает у меня замешательство. Глядя на зебру, я никак не могу решить, она черная в белую полоску или белая в черную, и это меня раздражает.
– Я должна побеседовать с тобой. И представить отчет в суд, то есть то, что ты скажешь здесь, не будет конфиденциальным. Ты понимаешь, что это значит?
– Предназначенным для сохранения в тайне, – выдаю я словарное определение и хмурюсь. – Но вы же врач?
– Да. Психиатр, как доктор Мурано.
– Тогда то, что я скажу вам, в приоритете, – говорю я. – Существует конфиденциальность отношений между врачом и пациентом.
– Это особый случай, из-за судебного процесса, и я открою другим людям то, что ты скажешь.
Теперь грядущая процедура выглядит еще хуже – мне не только придется общаться с незнакомым психиатром, так она еще растрезвонит всему свету, о чем мы говорили.
– Тогда я лучше пообщаюсь с доктором Мун. Она никому не раскрывает моих секретов.
– Боюсь, это невозможно, – отвечает доктор Ньюком и пристально вглядывается в меня. – А у тебя есть секреты?
– У всех есть секреты.
– Тебе бывает тяжело оттого, что у тебя есть секреты?
Я сижу на краешке кресла, выпрямив спину, чтобы не прикасаться к сумасшедшей зигзагообразной ткани.
– Иногда – да.
Доктор Ньюком закидывает ногу на ногу. Ноги у нее длинные, как у жирафа. Жирафы и зебры. А я слон, который ничего не забывает.
– Ты понимаешь, что твой поступок с точки зрения закона неправилен?
– У закона нет зрения, – говорю я ей. – У него есть суды и судьи, свидетели и присяжные, но зрения нет.
Про себя я удивляюсь, где только Оливер откопал эту тетку? Честно.
– Ты понимаешь, что поступил неправильно?
Я качаю головой:
– Я все сделал правильно.
– Почему это было правильно?
– Я выполнял правила.
– Какие правила?
Можно было бы объяснить ей, но она расскажет другим людям, и тогда не у меня одного будут проблемы. Но я понимаю: она ждет объяснений; подается вперед, я отшатываюсь назад и вжимаюсь в кресло, то есть прикасаюсь к зебриным полоскам, но это худшее из двух зол.
– «Я вижу мертвецов». – (Доктор Ньюком молча пялится на меня.) – Это из «Шестого чувства», – поясняю я.
– Да, я знаю, – говорит она и склоняет голову набок. – Ты веришь в Бога, Джейкоб?
– Мы не ходим в церковь. Мама говорит, что религия – корень всех зол.
– Я не спрашивала, что думает о религии твоя мама. Я спрашивала, что думаешь ты.
– Я об этом не думаю.
– Эти правила, о которых ты упомянул, – говорит доктор Ньюком.
Мы что, сменили тему?
– Ты знаешь, что существуют правила, запрещающие убивать людей?
– Да.
– Хорошо. Ты считаешь, убить кого-то – это неправильно? – спрашивает доктор Ньюком.
Разумеется, да. Но я не могу так сказать. Потому что признание этого правила верным нарушит другое. Я встаю и начинаю ходить по кабинету, пружиня на пальцах ног, иногда это помогает мне встряхнуться и синхронизировать мозг и тело.
Но я ничего не отвечаю.
Доктор Ньюком не сдается.
– Когда ты был в доме Джесс в день ее смерти, ты понимал, что убивать людей – это неправильно?
– «Я не ветреница, – цитирую я. – Меня такой нарисовали»
[29].
– Мне нужен твой ответ, Джейкоб. В тот день, когда ты пришел в дом к Джесс, у тебя было чувство, что ты делаешь что-то неправильное?
– Нет, – мгновенно отвечаю я. – Я выполнял правила.
– Почему ты передвинул тело Джесс? – спрашивает она.
– Я устраивал сцену на месте преступления.
– Почему ты убрал в доме и уничтожил улики?
– Потому что мы должны убирать за собой.
Доктор Ньюком записывает что-то в блокноте.
– За несколько дней до того, как Джесс умерла, ты поссорился с ней во время занятия, верно?
– Да.
– Что она сказала тебе в тот день?
– Уйди с глаз моих.
– Но ты все равно пошел к ней домой во вторник?
– Да, – киваю я. – У нас было назначено занятие.
– Джесс явно обиделась на тебя. Почему ты пошел к ней?
– Люди постоянно говорят неправильные вещи. – Я пожимаю плечами. – Когда Тэо говорит мне «сбавь обороты», это означает «успокойся», а не «сбрось скорость». Я решил, Джесс делает то же самое.
– Как ты реагировал на ответы жертвы?
Я качаю головой:
– Не понимаю, о чем вы говорите.
– Придя в дом Джесс, ты кричал на нее?
В какой-то момент я наклонился над ней и прокричал прямо ей в лицо: «Вставай!»
– Да, – говорю я. – Но она мне не ответила.
– Ты понимаешь, что Джесс никогда не вернется?
Конечно, я это понимаю. Я мог бы сказать доктору Ньюком пару-тройку вещей по поводу разложения тел.
– Да.
– Ты думаешь, Джесс была напугана в тот день?
– Я не знаю.
– Как, по-твоему, ты чувствовал бы себя, если бы был жертвой?
Пару секунд я обдумываю вопрос, а потом отвечаю:
– Мертвым.
Оливер
За три недели до начала процесса мы приступаем к отбору присяжных. Вы, наверное, думаете, что в наши дни, когда диагноз «аутизм» ставят довольно часто, найти присяжных из таких людей, как Джейкоб, или хотя бы родителей, у которых дети – аутисты, не так уж сложно. Однако двое кандидатов в присяжные из первой созванной для отбора группы, у которых имелись дети-аутисты, были забракованы Хелен: она использовала свою тактику безапелляционных заявлений, чтобы устранить их из списка.
В перерывах я получаю отчеты доктора Ньюком и доктора Кона, двух психиатров, которые встречались с Джейкобом. Неудивительно, что доктор Кон нашел Джейкоба вполне здравомыслящим. Психиатр, работающий на штат, и тостер признал бы здравомыслящим. А доктор Ньюком пришла к выводу, что в момент совершения преступления Джейкоб был невменяемым.
