Рука у нее была мягкой, сухой и прохладной.
Жрать, кстати, захотелось невыносимо, а пить еще сильнее.
Буржуйчики, молодые и старые, поглядывали на нас поверх масок, в которые были обряжены решительно все, просто мода, видать, такая, с доброжелательным отсутствием интереса, лишь некоторые пытались завести беседу с женщиной, называя ее Ариной Яновной или Ариночкой, а она обворожительно улыбалась в ответ и говорила: «Секундочку, важное дело», как бы указывая на нас, и претенденты, смеясь глазами, отступали.
Все, кстати, говорили на чистом русском, ни английского, ни французского я не улавливал. Я этих языков не знаю, конечно, как и любых других, но отличить звучание смог бы, наверное.
Арина провела нас мимо шариков в здоровенный зал, заполненный людьми и красивый сам по себе: янтарный пол, впереди окно во всю стену с видом на стриженую лужайку, которую мы почему-то не заметили, и лесок, потолок высоченный, лестницы кованые. К сегодняшнему дню зал был дополнительно украшен идущими под потолок колоннами разноцветных воздушных шаров и плохо видными от входа здоровенными то ли картинами, то ли панно. Самое козырное место рядом с окном прикрывала светлая ширма, но, как раз когда мы вошли, мужики – те же, с грузовика – свернули ее и утащили – чтобы мы увидели, что на козырном месте подвешено только что прибывшее панно с гербом Советского Союза.
Арина, заметив, куда мы пялимся, спросила:
– Красиво? Это герб у нас такой был раньше. Настоящее историческое панно, раньше в штабе на космодроме висело. Знаете, да? Здесь космодром был, настоящий. Сева, Всеволод Ильич, как увидел, что панно сохранилось, говорит: детство мое, погибнуть не должно, пусть у нас висит.
Она, снисходительно улыбнувшись, повела нас дальше, сквозь последнюю линию людского бурления. Там, оказывается, были столы, сплошь уставленные здоровенными блюдами с яркой мелкой едой, за которыми стояли еще и большие стальные контейнеры, похожие на хищные хлебницы. Рядом с некоторыми из них дежурили люди в поварской форме.
Арина подвела нас к одному и очень серьезно сказала:
– Платон, это очень важные люди, артисты. И они очень голодные. Поухаживай за ними как следует, пожалуйста.
– Будет сделано, – лихо сказал Платон, который казался немногим старше меня, оглядел нас и спросил: – Мясо, курица, рыба, все сразу и потом мороженое?
– Да! – горячо сказал я, удивив сам себя.
Олег без спросу взял из батареи стеклянных бутылочек, выстроившейся на столе, парочку, одну сунул Инне, другую вскрыл и тут же присосался. Я сглотнул, но сдержался, даже когда Платон, моргнув, сунул такую же бутылочку мне в руки и побежал вдоль стола с тремя поставленными на сгиб локтя тарелками, в которые удивительно ловко накидывал по чуть-чуть из каждого блюда и контейнера.
Арина, проводив его одобрительным взглядом, сказала:
– Ешьте, пейте, наслаждайтесь жизнью. Если что не так или любые вопросы, смело обращайтесь ко мне, я буду где-то там.
Она махнула в сторону окна, кивнула нам и пошла к тем, кто пытался с нею заговорить. Я, не отрывая глаз от красного платья, перемещавшегося математически очень интересным способом, ткнул горлышком бутылки в сухие губы, спохватился, скрутил пробку и высосал все в три глотка. Там была обычная вода, а не лимонад или еще что-нибудь вкусное, как я втайне надеялся, – но именно воды мне, оказывается, и не хватало.
Красное платье скрылось из виду, оставив мне лишь воспоминания и набор потрясающих траекторий, над которыми можно поразмыслить на досуге. Я, припав к следующей бутылке, глянул на экипаж – и поперхнулся. Пилот и особенно бортинженер взирали на меня внимательно, глумливо и явно давно, будто на человека, который пафосно читает стих на линейке, а у самого штаны расстегнуты. Я даже проверил – не расстегнуты, конечно, там и пуговиц нет, спортивные же – и возмущенно спросил:
– Что такое?
– Не-не, ничего, – сказал Олег ухмыляясь.
– У командира гормональный шторм, не мешай, – сказала Инна и осведомилась с ехидным сочувствием: – Красивая, да?
Я хотел ответить грубо, но ответил честно:
– Ну да. Сама не видишь разве?
– Вижу, – сказала Инна и как будто сразу загрустила.
Вот у нее настроение прыгает. А косяки про шторм бросает на меня. Зачем, спрашивается.
Размышлять об этом было некогда: Платон принес и расставил на быстро и незаметно освобожденном крае стола заваленные едой тарелки, положил рядом вилки-ножи и скомандовал:
– Вперед.
И мы упали в еду, а она – в нас.
На тарелках теснилась сборная команда царских, буржуйских, заграничных и обкомовских столов. Там были бутерброды с соленой рыбой, красной икрой и колбасой пяти сортов, не вру, и семь сортов сыра, в том числе такого, в котором я сроду не угадал бы сыр, и ломтики разного мяса, и запеченные куриные ножки, и шашлычки с мой палец величиной, и помидорки с мой ноготь, и хрустящие корзиночки с паштетами, и мягкие пирожки с капустой, и еще полтора десятка ломтиков, стручков, кусочков и горок, которые я просто не знал как назвать, поэтому сжирал неопознанными. Потому что они были очень вкусными. Невероятно и небывало. Вкусней и уж точно разнообразней, чем позавчерашний ужин. Разве что ананасов и рябчиков не хватало, и то я бы не ручался: может, слопал их не разглядывая.
А Платон знай подливал нам в расставленные стаканы то кисленького морса, то бесцветной сладкой шипучки, то еще чего-то со вкусом, о котором я до сих пор не подозревал, но с этого момента жить без него не мог.
Экипаж, похоже, вполне разделял мои чувства.
Вокруг по-прежнему бурлила толпа, Платон периодически подавал буржуйчикам за нашими спинами то стакан, то, метнувшись к контейнеру, тарелку с дымящимся шашлыком или еще чем – я ревниво сравнивал передачу с содержимым своей тарелки, успокаивался, обнаружив, что такое у меня тоже есть или только что было, и работал челюстями дальше в почти пулеметном режиме, не обращая внимания на по-прежнему чужое и, возможно, вражеское, но уже нестрашное и покамест совсем неважное окружение.
– Нравится? – спросил Платон, улыбнувшись.
Думает, купил за бочку варенья и корзину печенья, бегло подумал я и кивнул. А Олег вдруг вкрадчиво спросил:
– А вам нравится под новыми хозяевами жить?
Я покосился на него. Олег не жевал. Он ждал ответа, уставившись в тарелку – подразграбленную куда меньше, чем у меня и даже у Инны.
Платон на миг окаменел, тут же шевельнул улыбкой и заметил:
– Кому новые, кому не особо. Кормят-то хорошо. Хорошо ведь?
Олег собрался ответить как умеет, а я знал, как он умеет, поэтому ткнул его в бок. И тут очень кстати загрохотали динамики. Как на дискаче, только звук выходил удивительно ясным и не пачкался, гуляя по углам и неровностям.
– Дорогие друзья, очень рад всех видеть, – красивым бархатным, как стянутая к шее черная маска, голосом сказал лысый мужик в костюме, тот самый, что выходил встречать панно с гербом.
