Она раздражённо вытирает руки.
— Господи, как же меня тошнит от этой дыры! Как я её ненавижу!
— Не бери близко к сердцу.
— Молодой Джо пытается обнять её за талию. Она вырывается, идёт к окну и смотрит на кирпичную стену дома на другой стороне аллеи, освещённой лучами утреннего солнца.
— Лиз, у человека своё горе. У него умирает сестра. Больничные счета вытягивают у него много денег. Он потерял работу. А у нас тут процветающий бизнес, мы здоровы, наши дети здоровы. У нас всё хорошо.
— Почему ты не стал проповедником, Джо? — огрызается она и выходит из кухни, хлопая за собой дверью.
Джуит провожает её подавленным взглядом и говорит Молодому Джо:
— Разумеется, серьёзные деньги остаются у вас — те десять тысяч, которые я передал вам, когда мы договаривались.
— Спасибо.
Молодой Джо вздыхает, качает головой и снимает с вешалки прорезиненный плащ. Это новый плащ — наверное, он был куплен для ранчо. Джо мрачно запахнулся в него.
— Пойдёмте, — говорит он, — пойдёмте к юристам и закроем наши дела.
Дом на Деодар-стрит молчит. Он привёз сюда телефон, магнитофон и проигрыватель. Но не включил их в сеть. Даже не размотал шнуры. Они стоят на полу в гостиной, где Джуит сидит в красном кожаном кресле и пьёт. Тусклый свет лампы поигрывает бликами на их стеклянных и металлических деталях. Вокруг громоздятся коробки с его книгами и кассетами. Настроения слушать музыку у него нет. Медленно тикают старые часы. По кровле и ставням тихо барабанит дождь.
Сьюзан умерла. Ещё до полудня, до его приезда в больницу, её мозг затопило обширное кровоизлияние. «Тойота» прогибалась под тяжестью его имущества, с которым он никогда не смог бы расстаться. То, что он приехал позже, значения не имело. До этого Сьюзан несколько дней находилась в коме. Я имела полное право здесь находиться. Как и все остальные. Теперь его смех эхом разносится в пустом доме. Он смеётся, чтобы не заплакать. Что толку в таком открытии, если это право будет вот-вот отобрано. Бедная Сьюзан. Какая жизнь.
Он быстро поднимается на ноги. Если он позволит себе заплакать, то заплачет, как плакал ребёнком — эта дикая буря горечи разобьёт и опустошит его, оставит синяки под глазами на несколько дней. Когда такие приступы охватывали его, он никогда не знал, откуда они идут, и что именно ввергает его в столь безутешный траур. Возможно, в молодости мы вспоминаем свои предыдущие жизни и оплакиваем то, что ждёт нас в жизни теперешней. Прогнившая теология. Он допивает бокал и идёт к себе в комнату, чтобы вытащить из коробок, которые он сложил на кровать, свою одежду. Кое-какие вещи он гладит и вешает в шкаф, где всё ещё сохраняется камфорный запах тех розовых, пропитанных репеллентом декоративных подушек, которые он пытался продать, обивая пороги соседей во время Великой Депрессии. В пустые ящики комода он складывает нижнее бельё, носки, свитера.
Верхние ящики, проложенные пожелтевшей бумагой, хранят слабый лавандовый аромат. Нижние проложены газетами. Он смотрит на дату. Пятьдесят седьмой год. Год смерти Элис Джуит. Ей было шестьдесят два, как и Сьюзан. Просто мы семья недолгожителей. И зачем это Элис понадобилось перестилать ящики в комоде? С тех пор, как началась война, они виделись с нею только один раз — на похоронах Эндрю Джуита, мужа и отца. Неужели она думала, что после его смерти Оливер вернётся? Он удивлён и тронут. Ему казалось, что в её сердце было место лишь одному мужчине. Он грустно улыбается, глядя на тусклую лампочку под потолком. Ему казалось, что он сюда не вернётся. Странно — обеих женщин убил один и тот же недуг. А отец умер от чего-то другого.
Джуит задвигает последний ящик, складывает картонные коробки одну в другую, выносит их на переднее крыльцо и выбрасывает. Он стоит в темноте, слушая звуки дождя, который дышит ему в лицо холодом. Он так и не открыл водостоки. Он слышит, как вода стекает по бесконечным ступеням. Эти ступени убили его отца. Теперь, когда он вернулся сюда, и больше податься ему некуда, они, должно быть, убьют и его. В том же возрасте. Он закуривает сигарету и вспоминает о всех тех лестницах, которые были в его жизни.
Эти сорок цементных ступеней, покрытые хвоей. Четыре лестничных пролёта, пропахшие кислой капустой, что вели в комнату в Верхнем Вестсайде, в Манхэттене. Солнечная наружная лестница в доме на пляже, где они жили с Ритой. Узкая лестница, что вела в комнату с белыми стенами и видом на море в Венеции, где он жил в одиночестве в шестидесятых, среди странных заблудших молодчиков. То были жуткие времена. Ступеньки есть даже в уютном Мар Виста. Всю жизнь ему приходилось долго карабкаться туда, где он мог бы преклонить голову. Чтобы это могло значить? «Не значит ничего», — доносится из далёкой памяти его собственный голос, произносящий реплику Макбета. Он выбрасывает окурок в дождливую темноту и входит обратно в дом.
Он возвращается с бокалом на кухню и наливает себе ещё. Он садится за кухонный стол. Он устал. День был долгим. С тех пор, как он виделся с ними в последний раз, на похоронах матери, Оуэнс и Юинг, владельцы бюро похорон, отстроили себе новое здание. Архитектура здесь не имела значения. Белые колонны, красный кирпич и газон, который, в отличие от бурых гор, возвышающихся над ним, даже в декабре оставался зелёным. Он разговаривает с двумя приземистыми мужчинами в костюмах и галстуках. Они отвечают шёпотом, изо рта у них пахнет содовым полосканием. Один из них хорошо помнит Сьюзан с похорон Эндрю Джуита, похорон Элис Джуит, похорон Ламберта. Вопреки его совету, Джуит выбирает деревянный гроб. Такова была воля Сьюзан.
В домике настоятеля, безвкусном и крытом коричневым гонтом, что стоит в тени магнолий за церковью Св. Варнавы, Джуит разыскал священника. Это стеснительный молодой человек в поношенных брюках, расползающемся по швам свитере и грубых замшевых ботинках с высокими каблуками. Он удивляет Джуита тем, что знаком с её работами, а не с нею лично. В комнате неопрятно. Он роется в лежащей на полу кипе журналов и достаёт номер «Ньюс-Уик», где её работы упоминаются в рубрике, посвящённой искусству.
— Наверное, это звучит провинциально, — сказал он, — но я гордился тем, что в нашем городе живёт женщина с мировым именем.
Он печально склонил голову над журналом.
— Если бы я знал, что она наша прихожанка, я бы непременно её навестил.
Он посмотрел на Джуита с сожалением.
— Если бы я знал, что она больна, я бы навестил её обязательно.
— Она была очень замкнутым человеком, — сказал Джуит. — Не могли бы отслужить по старому молитвеннику?
— А мы только им и пользуемся, — печально улыбнулся молодой человек. — Вот почему приход едва сводит концы с концами. Мы наказаны за то, что не идём в ногу со временем. Как это глупо. Новая книга не нравится никому.
Он отрывает взгляд от иллюстраций с работами Сьюзан и смотрит наверх.
— Это что, дождь? Чёрт. — Он подпрыгивает на месте. — Крыша церкви прохудилась, и я должен расставить вёдра.
