Сжимая журналы в руках, он щурится в поисках тропинки. Пройдя небольшое расстояние, он находит её. Он неловко переступает через бордюр и, осторожно, потому что тропинка скользкая, спускается к пляжу. Те скалы, что на берегу, очень высоки. Того, что происходит у их подножья, с дороги не видно. Чёрными скалы обычно не бывают. Сейчас они чёрные из-за дождя. Он становится на колени и кладёт журналы. Ветер хлопает обложками тех, что лежат сверху. Он придавливает их камнем и возвращается за остальными.
Наконец, все журналы, все конверты с фотографиями, все контрамарки и все альбомы с газетными вырезками сложены на камни. Джуит еле дышит. Он, по непонятной причине, спешил. Он отдыхает, дрожа от холода на ветру, волосы его треплет ветер. Сунув руки в карманы и вобрав голову в плечи, он смотрит на океан. Он глубоко вдыхает солёный воздух и бредёт по песку, который высыхает отдельными пятнами, обратно. Он взбирается на обочину, развязывает бечёвку на крышке багажника и бросает первый постер на землю.
С трудом он доносит постер вниз по тропинке. Он плохо видит дорогу, ноги, казалось, волочатся сами собой, он почти падает. Руки трясутся. Выйдя на песок, он перехватывает руку и тащит тяжёлый предмет за собой. Он роняет его на скалу рядом с кипой бумаги. Так он отнёс вниз все постеры. Он задумчиво постоял какое-то время, рассматривая их. Он приседает, берёт камень с полоски коричневых водорослей и разбивает все стекла. Он выпускает камень из рук.
Он вынимает зажигалку, снова приседает и пытается поджечь бумажную кипу. Ветер то и дело задувает пламя. Он становится на колени, расстёгивает ветровку, отводит в сторону одну полу и пытается высечь из зажигалки огонь хотя бы в этом ненадёжном укрытии. Пламя появляется, но как только он пытается поднести его к кипе журналов, ветер задувает его. От холода у него течёт из носа. Он вытирает его рукой. Он суёт зажигалку в карман, отрывает половину обложки «Серебряного экрана» пятидесятого года. Он сворачивает обрывок наподобие факела, поджигает краешек и подносит его к кипе бумаги. Бумага эта старая и сухая, поэтому пламя разгорается быстро. Он машет на пламя руками, находит невдалеке деревянную палочку и ворошит ей костёр. Огонь взметнулся вверх. Ветер поднимает обугленные кусочки бумаги и относит их к скалам. Вверх заструился дым.
Он поднимается с колен, притаскивает к костру постер и ставит его у пламени. Тот сразу же загорается, огонь охватывает его молодое лицо, лица других актёров, они становятся коричневыми, чёрными, сморщиваются, растрескиваются на ветру и уносятся прочь. Один за другим, он притаскивает постеры к костру. Становится жарко. Он отступает. Пламя охватывает изящные рамы, которые сделал Билл, пламя сверкает синими и зелёными язычками — это, должно быть, от лака. Джуит чувствует себя вандалом, и это удивляет его. Билл — единственный человек, для которого этот хлам что-нибудь значил. Биллу это больше не нужно. Джуиту это никогда нужно не было. Эти вещи смущали его. Ему бы радоваться, что всё это, наконец, превратилось в тлен. Почему же он не радуется?
Он холодно усмехается и покачивает головой. Ему следует убраться отсюда. Жечь костры на пляже запрещено. Просто, другое место ему в голову не пришло. Он в последний раз ткнул в костёр деревянной палочкой. Ему не долго гореть, если только ветер не раздует снова. Он разворачивается и удаляется по тропинке верх по склону. Он переступает через бордюр и захлопывает багажник Пепла и дыма с дороги никто не увидел. Это разочаровывает его. Господи, здесь же сгорает жизнь человека. Он хочет, чтобы его арестовали. Тогда бы он смог рассказать кому-нибудь, что и зачем делает. Он поворачивает ключи зажигания, снимает тормоз парковки, быстро разворачивает машину на мостовой, всё ещё мокрой от дождя, и уезжает.
Почему всё отнимает такую уйму времени? Он курит, сидя на ступени алюминиевой лестницы. Сгорбленные плечи болят. У лестницы на мокрых газетах стоит ведро с грязной водой. Газеты лежат на ковре, на кровати и на комоде. Он отодвинул зеркало, два стола и две лампы. Футболка и рабочие брюки промокли. Волосы пропахли грязной водой. Он с отвращением смотрит на часы. Когда-то такая работа заняла бы у него час, может быть, два. Сейчас она заняла целое утро. Он хотел красить стены. Теперь от такой перспективы его тошнит.
Тем не менее, он спускается с лестницы, поднимает ведро, выливает и ополаскивает его, вешает на крючок в стенной шкаф. В коричневой луже в раковине он видит губку. Он выжимает её и отбрасывает. Он собирает газеты, сворачивает их так, чтобы они не заняли много места, и кидает их в угол маленькой подсобной комнаты рядом с кухней. Раздеваясь, он смотрит на мокрые стены и потолок. Через какое-то время они высохнут. День жаркий, окна открыты. Он принимает душ. Шея, плечи и кисти его болят. Душ немного облегчил боль, отчасти впитав её.
Он едет в хозяйственный магазин на бульваре Робертсона. Вернувшись, он останавливается на обочине, окрашенной в красный цвет. Он выгружает тяжёлые банки с краской, ролики, кисти, лотки и тряпки, которые купил. У дома, прислонясь к жёлтому бетонному цилиндру с растениями, стоит молодая женщина. У неё длинные русые волосы. Кожа её так бледна, словно никогда и не знала солнца. На скуле большой тёмный синяк На ней лёгкий вязаный свитер с V-образным воротом. У неё тонкая грудь, проглядывают рёбра. Хлопчатобумажные штаны с верёвочным поясом. Ноги словно вырезаны из слоновой кости. Обуты они в ветхие сандалии. На стене с закрытыми глазами сидит маленький ребёнок, прислонясь головкой к маминому плечу. Джуит плохо разбирается в возрастах маленьких. Наверное, ребёнку год или два. Окинув их одним взглядом, он наклоняется, чтобы нагрузить себя малярными принадлежностями, войти в дом, донести их до квартиры, а затем быстро спуститься и поставить машину в гараж, пока его не наградили штрафом. Проволочные ручки банок с краской режут ему ладони. Мешки с тряпками заткнуты подмышками. Только он направляется к двери, как женщина берёт на руки ребёнка и подходит к нему. — Оливер, — говорит она.
Глаза её чем-то ему знакомы, но он не припоминает чем. Наверное, это что-то из его далёкого прошлого. — Простите, — начинает он, — но я должен…
— Я — Дарлин. Девочка Конни. Помните?
— Батюшки мои, — говорит он и ставит на землю злополучные банки с краской и всё остальное.
Он берёт её за руку и улыбается. Он приятно обрадован. Он говорит первое, что приходит ему на ум: — Вы балерина?
— Балерина?
Она уставилась на него, сбитая с толку. Потом она смеётся. Это горький смех.
— Нет, я не балерина. Вы думали, что я стану балериной? — Ребёнок пытается куда-то пойти, но она ловит его, сажает на бедро и снова берёт на руки. — Почему вы так решили? — Тебе так нравилась музыка. Я говорю о том, как ты её слушала, когда была маленькой. Ведь ты танцевала.
Она морщит лоб, словно не видит его, а всматривается куда-то в прошлое.
— Однажды вы брали меня в Голливудский Концертный Зал. Поэтому? Вы хотели, чтобы я стала балериной или вроде того.
— Думаю, что хотел, — говорит он. — А ты не хотела?
— Я хочу этого сейчас, — сказала она и дотронулась до синяка на лице. — Я вышла замуж.
