Тучи сгустились. Листья бугенвиллей у кирпичной стены дрожат на порывистом холодном ветру. В воздухе чувствуется запах дождя. Джуит паркуется. Створка деревянных ворот открыта. Она слегка прогибается под действием ветра, постукивает о стену. Ветер покачивает горшки, свисающие с балок в плетёных сетках, колышет ветви бутылочного дерева. Он проходит по красному паркету и делает пару шагов к заднему крыльцу магазина. Он входит и видит Билла. В его пылезащитных очках отражаются отблески люминесцентных ламп. Он стоит у верстака и медленно ведёт шлифовальный прибор по поверхности стола из красного дерева. В мастерской висит мутное облако лаковой пыли. Джуит кашляет. Билл выключает прибор и смотрит на Джуита. Он говорит: — Сегодня я могу заниматься только этим. Больно уж влажный воздух.
Он поморгал и провёл по лицу ладонью, чтобы вытереть осевшую пыль.
— Зачем ты приехал?
— Тебе нужна врачебная маска, — говорит Джуит. — Ты заболеешь раком, если будешь вдыхать эту гадость.
— Я привык.
Билл закуривает сигарету. Вокруг них, в ослепительном свете ламп на рабочем столе, громоздятся тени антикварной мебели. Пахнет заплесневелым плюшем и конским волосом. В мастерской очень тесно. Если Биллу необходимо место, он либо сдвигает старую мебель, либо ставит её в два яруса.
— Это меня не волнует. — Он вынимает из кармана пачку сигарет и протягивает Джуиту. — Закуришь?
Джуит качает головой.
— Зачем я приехал? Видишь ли, когда некоторые говорят «прощай», забирают свою одежду и бритву с зубной щёткой, но оставляют что-то более важное, то думается, что они не вполне уверены в этом шаге и могут вернуться.
— Я забрал всё, — говорит Билл. — Как пекарня?
— У них есть мои деньги, а у меня есть терпение. Ты оставил постеры. Ты оставил бюро, полное журналов и вырезок. Прошло шесть недель. Сегодня я подумал, что книжки по психологии врут, и ты не собираешься возвращаться за ними. Я сам тебе их привёз. Если ты дашь мне ключи от своей машины, я сложу их тебе в машину.
— Не нужно.
Билл выронил сигарету на неровный цементный пол, густо усыпанный стружками и опилками. И окурками. Билл наступил на упавшую сигарету и растёр её по полу так, словно она сделал ему что-то плохое. Он отворачивается к верстаку и проводит рукой по дереву, которое шлифовал. Оно розового цвета. Джуит ревнует к дереву. Билл говорит — Я не собираю журналы про пекарей.
— Ты мог бы продать их, — говорит Джуит. — Многие из них стоят больших денег.
Билл поворачивается к нему и кричит — Мне всё равно! — В глазах его сверкают слёзы. — Я не хочу их видеть. Я не хочу помнить, ясно? Понимаешь ты это? Нет, ты не понимаешь. Ты ничего не понимаешь. Ты так ничего и не понял обо мне и о моей жизни.
Он отворачивается.
— Убирайся отсюда и оставь меня одного.
Джуит говорит тихим голосом:
— Я хочу, чтобы ты вернулся.
— Да, но я не вернусь.
Билл поднимает прибор и включает его. Несколько минут Джуит стоит и смотрит, как он работает в поднимающемся клубе пыли, которая сверкает на солнце. На Билле одна из тех старых хлопчатобумажных рубашек, которые он ни за что бы не выбросил, выцветшая, истончённая после множества стирок, с дырами на локтях. Он засучил рукава. Изгиб его сильных загорелых рук, изгиб его гладкой и сильной шеи, склонившейся над работой, кажутся Джуиту прекрасными. Сердце его стучит чаще. Он тоскует, мечтает. Голос Билла пробуждает его. — Я думаю, ты мог бы уже уйти.
— Не знаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь о непонимании, — говорит Джуит. — Я люблю тебя. Должно это хоть что-нибудь значить.
Шлифовальный прибор противно шуршит и скребёт по столу.
— Мебель, — говорит Джуит. — Она твоя.
Билл выключает прибор, откладывает его, нагибается, чтобы ослабить зажим верстака. Он переворачивает поверхность стола, нагибается и вновь закрепляет зажим. Он выпрямляется, снова берёт прибор, включает его и продолжает работать.
Джуит спрашивает:
— Теперь ты с Бу Керрриганом, да?
— Я ни с кем, — говорит Билл. — Если с людьми сближаешься, они делают тебе больно.
— Может, тебе нужна квартира? Я съеду. Ты говорил, что тебе нравится квартира.
— Так было раньше, — отвечает Билл.
Джуит вздыхает.
— Билл, что в этом хорошего? Ты несчастлив, я несчастлив. В этом нет никакого смысла. Зачем впустую выбрасывать десять лет?
— В этих десяти годах не было смысла, — отвечает Билл. — Видишь, я занят. Это срочная работа.
— Разумеется, срочная, — говорит Джуит и уходит.
Вдоль Берегового шоссе серыми и трепещущими на ветру простынями льёт дождь. На пляже никого. Он кажется стеклянным. Матовые волны, высокие и клокочущие, набегают на матовый берег. На дороге мало машин. Джуит едет быстро. Ему бы следует повернуть, но боль и отчаяние сильнее его здравого смысла. Он морщит лоб. Когда же, наконец, закончатся жилые строения? Когда он был молод, нужды ехать быстро не было, но теперь ему кажется, что зданиям нет и нет конца. Мили пустого пляжа отделяют Санта-Монику от Малибу. Он и не догадывается о том, что уже в Малибу. На мостовой попадаются камни, смытые дождём со скал. Он жмёт на педаль, проезжает между вееров брызг. Здесь дорога просела, и нет водостока. Это уже Зума. Дома и рестораны построены там, где раньше не было ничего.
Он проехал ещё много миль, прежде чем нашёл пустоту. Он едет медленнее и смотрит в ветровое стекло, по которому стекает дождевая вода. Навстречу ему с юга едет грузовик с цистерной. Он проезжает с рёвом, обдавая «тойоту» душем брызг из-под гигантских колёс. Больше на дороге никого нет. Он разворачивается, останавливает «тойоту» на обочине, выключает мотор. За низким полосатым металлическим ограждением он видит спуск к пляжу. Спуск крутой, но невысокий. Он туда спустится. В своё время.
Он закуривает сигарету, сидит и ждёт, пока кончится дождь. Ждать придётся долго. Такой ранней осенью дожди идут очень редко. Пожалуй, это не ураган. Так, жалкий уродец. Он докуривает сигарету, открывает пепельницу на внутренней стороне дверцы машины, выбрасывает окурок и захлопывает пепельницу. Сквозь ручьи, бегущие по окну, он видит как о берег, пенясь, бьются огромные волны, бьются с рёвом. Он чувствует, как от ударов этих волн под машиной трясётся земля. От его дыхания запотевает стекло. Он засыпает.
Его пробуждает солнце. Оно сияет ему в лицо, жжёт его сквозь стекло. Дождь прекратился. Только обрывки облаков остались на небе, которое стало таким голубым, что он даже вздрагивает. Волны прибоя ещё высоки, но за ними голубой и сверкающий океан. На грубых скалах, вдающихся в океан, расправив крылья, загорают бакланы. После сна он чувствует скованность. Он выбирается из машины, и встречный ветер сдувает ему волосы на лицо. Он потягивается, наклоняется вперёд, прислоняется к машине и вынимает первую партию старых журналов.
