Джуит дотрагивается до кармана брюк, где лежит свёрнутое письмо. Он вынимает письмо, смотрит на него невидящим взглядом, кладёт обратно. Отдавать письмо он не собирается. Что же он собирается делать? Он чувствует себя так, словно ему с силой ударили в грудь. Ему надо сесть. А лучше лечь. Лечь так, как лежал Ричи Коуэн, на сухой траве футбольного поля. Ничком, неподвижно, чтобы ни видеть, ни слышать, ни думать, ни чувствовать, не навсегда — ведь это всего лишь тренировка — на какое-то время. Ясно одно: Билл не собирается его обнимать. Он медленно поворачивает голову, как если бы нарушил тишину скрипом, поверни он голову быстро. Он смотрит на приоткрытые ворота, на ржаво-красный паркет, усыпанный мелкими листьями и лепестками красных цветов бутылочного дерева. Украдкой он прикидывает высоту, на которой в плетёных сетках висят горшки с традесканцией, над ним и по левую руку. Он осторожно отступает назад и осторожно закрывает за собою ворота. Тренировка? Тренировка чего? Он возвращается к машине, и спину ему жжёт солнце.
Он проталкивает вперёд блестящую проволочную коляску между рядов в супермаркете. Он не видит красочных упаковок и баночек Он видит длинную тёмную полосу, след от пота, который стекает по спине и пропитывает жёлтую майку белокурого мальчика. Он встряхивает головой, прогоняя видение. Ему не удаётся найти полиэтиленовую упаковку, где телятина была бы нарезана тонкими ломтиками. Он вызывает звонком мясника, чтобы тот сделал тонкую нарезку специально для него. В овощной секции он находит петрушку в прозрачной упаковке, испанский лук и чеснок в тонкой хрупкой кожурке. Есть ли дома сухие листы розмарина? Он берёт баночку в секции пряностей. Он вспоминает о румынском сыре и катит коляску обратно к гастрономической секции. Вновь возвращается в овощную за укропом и грибами. Солнечный свет, прерываемый тенями, которые отбрасывают горшки с традесканцией, отражается на голых плечах белокурого мальчика. В постели, тёмной холодной ночью, Джуит спрашивает — Бу Керриган? Кажется, так? Билл пожимает плечами. У него всё в порядке. На телевидении такие как он косяками ходят. Джуит кладёт в коляску рис и панировочные сухари. Билл улыбается мальчику и ласкает его. Я даже не думаю, что он гей. Джуит бросает в коляску пачку сигарет. В винном отделе Джуита окружают ряды бутылок, которые отбрасывают мутные блики, точно витражи в окнах какого-нибудь гедонического собора. Он выбирает дорогую бутылку калифорнийского белого полусухого и направляется к кассам. Джуит занимает очередь за человеком, у которого огромный живот и сутулые плечи. Ветхие джинсы висят на нём как мешок, сквозь дырки в грязных холщовых голубых гетрах проглядывают пятки. В его коляске пачка мороженых завтраков, шесть банок дешевого пива и новая программа телепередач. Билл говорит: «Тебе и без меня хорошо». Джуит закрывает глаза.
Ему хочется, чтобы приготовление любимого блюда Билла продлилось как можно дольше. Дома на кухне он нарезает тонкие ломтики телятины мелкими кубиками, солит и перчит кубики, режет петрушку, укроп, головку чеснока, трёт сыр, смешивает всё это с кубиками телятины, заворачивает их, перетягивает леской. Он насыпает полтарелки панировочных сухарей и кладёт в них телятину. Тарелку он помещает в полиэтиленовый пакет и убирает в холодильник. Пока ещё только без шести четыре, а Билл приедет домой не раньше половины шестого. Он всегда приходит в это время домой. Обедать. Всегда.
Джуит ставит сковороду на огонь, растапливает масло, режет грибы и обжаривает их. Он насыпает в дуршлаг рис и моет его. Когда вода закипает, он помещает дуршлаг над кастрюлей, смешивает рис с обжаренными кусочками грибов, накрывает всё это крышкой. Готовиться это будет долго и медленно. Он моет ножи, тарелки, кастрюли, разделочную доску и кухонный стол. Он протирает кончики пальцев лимонным соком, чтобы избавиться от запаха чеснока, моет руки. Из глубины великолепного старинного секретера он достаёт дорогой джин, который хранится для особых случаев, и готовит на кухне мартини. Он перемешивает кубики льда стеклянным шпателем, а потом извлекает кубики, пока их края не подтаяли. Он закрывает пластмассовый лоток с ячейками для льда и кладёт его в морозильную камеру, а затем острым ножом отрезает витки лимонной кожуры. Их он тоже кладёт в морозилку, в пакете. Он нагибается и заглядывает в духовку, чисто ли там. Там чисто. Он снова смотрит на часы. Двадцать пять минут пятого.
Он работал так долго и сосредоточенно, что даже вспотел. Ему было жарко в Вэлли — ему кажется, что он ездил туда так давно, словно это был сон — жарко было и во внутреннем дворике магазина, и когда он шёл по аллее. Пожалуй, он примет душ. Он раздевается в спальне и замечает, что стёкла на постерах запылились. Уже раздетый, он возвращается на кухню за флаконом моющего средства и бумажными полотенцами. Он аккуратно протирает стёкла. Биллу будет приятно. С флаконом и полотенцами он возвращается на кухню. Он суетится, как невеста перед званым обедом. Он суетится, как идиот. Он ведёт себя так, будто произойдёт что-то особенное, хотя знает, что особенного ничего не предвидится. Он просто испуганный человек, который не знает, что делать.
Принимая душ, он говорит себе, что пойдёт с Биллом в кино. Билл просто помешан на фильмах. Долгое время они вместе ходили на все новые фильмы. Однако потом Джуит долгое время отказывался. Теперь уже не осталось тех, кто знает, как делать фильмы. Их делают любители. Освещение чересчур яркое, звук либо неразличим, либо слишком громок. Редакторским искусством уже никто не владеет. Сюжетные ходы возникают и обрываются так же небрежно, как Джуит выкинул приглашение. Ничему не придаётся значения, потому что зрители, как правило, невнимательны. Они не переставая болтают друг с другом, и вовсе не фильме. Они лишь хрипло посмеиваются либо над самыми интимными, либо над самыми кровавыми кадрами — вот и всё внимание. В такие минуты Джуиту кажется, что у него омрачается рассудок. Он не может поверить, что это происходит наяву. Но Билл и слышать не хочет о его возмущении и отчаянии — поэтому Джуит и перестал ходить с ним в кино. Кроме сегодняшнего вечера. Сегодня он предложит ему пойти. Билл должен остаться довольным и счастливым. Как, впрочем, и от обеда. Господи, он совсем позабыл про десерт! Он выскакивает из душа.
Есть яблоки. Есть сахар и мука, корица и мускатный орех. Счищая кожуру с яблок, он обрезает палец. Руки его трясутся. Он обкатывает ломтики яблок в муке, корице, сахаре и мускатном орехе, растапливает масло на сковородке, высыпает на неё ломтики, нарезает в них ещё масла, перемешивает и ставит всё это в духовку. Пять часов вечера. Через десять минут он пробует яблочные ломтики вилкой. Уже стали мягкими. Он заливает туда тесто, приправляет его корицей и сахаром и закрывает духовку. Неплохо выдержано по времени. Ну что ж, вот и десерт. Ещё двадцать пять минут, и он готов. Надев рукавицу-ухватку, он вынимает сковороду из духовки и ставит её на плиту.
Десерт никто есть не стал. Ни десерт, ни спидини. Мартини со льдом и белое полусухое тоже никто не попробовал. Рис удался на славу. Он стоит на плите под облаком пара. Через какое-то время пар уже не идёт. Джуит берёт вилку и накладывает себе немного риса. В кухне становится темнее. Он пробует раз, другой и откладывает вилку. Он не голоден. Он начинает чувствовать усталость. Он знал, знал в глубине души, в глубине, где хранился его здравый смысл, что вся эта кухонная суматоха ничем не окончится, и Билл не придёт обедать. Не хочешь быть со мной? Ладно, я тоже не хочу быть с тобой. Джуит наливает себе мартини и идёт со стаканом в гостиную. Там он садится в кресло, закуривает сигарету и наблюдает за тем, как день краснеет и угасает. Он сидит в темноте. Он идёт на кухню и, не включая свет, смотрит в темноту морозильной камеры, куда он поставил лёд. Он снова пробует рис. Но тот остыл и перестал быть аппетитным. Он несёт второй стакан мартини в гостиную. Он садится там, запрокидывает ноги, кругом темнота, которую разбавляют лишь огни уличных фонарей, кругом тишина, которую изредка нарушают проезжающие мимо машины. Он хорошо знает звук машины Билла, но его он не слышит. Так он и засыпает в ожидании этого звука.
