Теперь он пропал из виду. Он уже спускался по следующему пролёту. Джуит тупо спускался следом.
— Как отец отцу.
Звук шагов прервался. Он ждал. Джуит спустился на третий этаж. Он посмотрел на своего отца.
— Он сделал это и ради тебя, — сказал Эндрю Джуит. — Потому что ты вряд ли осознавал, что делаешь.
— Это не его дело, — сказал Джуит.
— Он не хочет, чтобы ты оказался в тюрьме, — сказал отец. — Лгать, чтобы уклониться от призыва в армию — серьёзное преступление.
Джуит не хотел этого говорить, но ничего другого ему на ум не приходило.
— Я не солгал. Я сказал правду.
— Что ты… — красивое осунувшееся лицо Эндрю Джуита побледнело, дёрнулся левый глаз. Он подбирал слова. — Что ты сексуально ненормален? Это смешно. Разве ты не знаешь, на что похожи люди этого сорта? Тот жалкий Ле Клер, много лет назад? Оливер, я сталкивался с гомосексуалистами — юристам часто приходится иметь с ними дело. Между тобой и ними нет ничего общего. Как ты мог обойтись так со мной и с матерью? И с бедной Сьюзан, которой и без тебя здорово достаётся. Кто вбил тебе в голову этот бред?
Разговор подошёл к опасной черте, которую Джуиту переступать не хотелось.
— Это не бред, — устало сказал он. — Я именно такой и всегда был таким. Я должен был сказать об этом тебе, но я боялся, как ты к этому отнесёшься. И я был прав. Видишь, как ты отнёсся? Ты меня презираешь.
— Я презираю ложь и презираю то, из-за чего ты солгал. Ты должен был сказать мне о том, что боишься. Я бы тебя понял. Каждый мужчина может иногда испугаться. Я бы не стал тебя винить. Мы бы поговорили, и ты бы не поступил так отвратительно. — Он посмотрел наверх, мимо Джуита. — Кто-то оттуда сверху подал тебе такую идею? Какой-нибудь ублюдок вроде Ле Клера, да? Театры полны таких. Что ж, ты сюда больше никогда не вернёшься.
Его голос и взгляд были суровыми. Глаз продолжал дёргаться.
— Ты меня понял? Никогда. — Он резко отвернулся и вновь стал спускаться. — Игра на сцене для тебя закончена. Ты должен увидеть реальную жизнь.
Он дошёл до площадки и снова исчез из виду, но его голос продолжал оглашать лестничную клетку. — Ты думаешь, это кому-то нравится? Ты думаешь, кому-то нужна эта страшная война?
Было поздно. Движение на Маунтин-стрит почти прекратилось. Светофоры сигналили в никуда то красным, то зелёным, то жёлтым — сигналы были словно голоса людей, которые разговаривают сами с собой. Моросил дождь. В канавах журчала сточная вода. Джуит плёлся по лужам на тротуаре вслед за отцом, подняв ворот куртки и сунув руки в карманы. Он думал, почему отец запарковал машину так далеко. Но это не имело значения. Наверное, отец сначала проехал мимо нужного дома. Должно быть, он злился куда больше, чем с виду. Он всегда умел себя сдерживать. Этому его научили залы суда. Он открыл дверь Джуиту, а когда тот сел, захлопнул её. По дороге домой он сказал:
— Гарольд Кокрейн согласился собрать призывную комиссию на совещание по поводу глупости, которую ты совершил вчера утром. Завтра в семь утра. Это занятые и ответственные люди. Они пожертвуют своим временем. Поэтому ты должен встать, вымыться, одеться и быть готовым к шести тридцати. Мы проведём эту позорную процедуру и вернём тебе доброе имя. Ясно?
Джуит поворачивает на Деодар-стрит и удивляется. Напротив гаража, где он обычно паркует машину, встал фургон. Под крышей кузова он видит двухметрового негра. Загорелые юнцы выносят из гаража огромный продолговатый тюк, завёрнутый в коричневую бумагу и перетянутый бечевой. Негр принимает тюк и укладывает в кузов. Это гобелен Сьюзан. Подъехав ближе, Джуит видит, что в кузове скопилось уже много таких тюков. Он отыскивает свободное место на улице, паркует машину, берёт пиджак и бумажные пакеты с собой и подходит к грузовику. В воздухе пахнет камфарой. Чтобы пробраться к цементным ступенькам, Джуиту надо обойти боком высокую белую кабину фургона. Ступени надо бы подмести. Он подметёт их сегодня, когда сделает всю работу по дому. Он поднимается по ним вверх, порою слегка поскальзываясь на буром ковре хвойных игл.
В три часа утра он стоял на аллее, где у кирпичной стены пекарни спал хлебный фургон. А у его ног стоял рюкзачок. Моросил дождь, и капли падали ему на лицо. Он смотрел на окно Джоя. Аллея была асфальтирована, но местами попадались островки гравия. Он нагнулся и поднял пригоршню. Если он швырнёт их Джою в окно, тот, может быть, проснётся и выглянет, и Джуит подаст ему знак, чтоб он спустился вниз. Но он боялся попасть не в то окно. Или разбить окно Джоя — тогда он разбудит их всех. Так он стоял в нерешительности под окнами в дождевике и шляпе, которую отец надевал на рыбалку. Вдруг в одном из окон загорелся свет. Вскоре свет загорелся и в окне Джоя. Джуит забыл, что они начинали работу рано. Он ушёл.
Идти было некуда. Он прибрёл на железнодорожную станцию. Голубой линолеум был усеян окурками, которые подметал сухой шваброй негр. На стульях с треснувшими голубыми подушками и блестящими металлическими подлокотниками спали пьянчужки. Джуит запихнул свой рюкзачок в камеру хранения, положил ключ в карман и присел на один из стульев. Безразличным взглядом он смотрел на автоматы для продажи сигарет и напитков, на волнистые отражения люминесцентных ламп в заляпанных стёклах автоматов, пока не уснул. Когда он проснулся, окоченевший и снулый, он посмотрел на часы и понял, что может успеть, если поспешит. Всю дорогу до самого конца аллеи он пробежал трусцой и тут же увидел Джоя, который выруливает фургон на дорогу. Он замахал ему рукой.
— Что ты здесь делаешь? — спросил Джой. — Ты весь промок. Залезай. Что случилось?
Джуит рассказал.
— Они не сохранят это в тайне, Джой. Всё это ложь. Ты не должен этого делать.
— Я втянул тебя в это, — ответил Джой. — Каким же дерьмом я буду, если не сделаю так же?
— Теперь это бесполезно, — сказал Джуит. — Мы не сможем быть вместе. Я должен бежать отсюда. Когда откроется банк, я возьму свои сбережения, сяду на автобус и уеду.
— Мы будем вместе, — сказал Джой. — Скажи мне, куда ты едешь. Когда я это сделаю, я приеду к тебе.
Джуит загорелся.
— Правда? Вот здорово. Я еду в Нью-Йорк. Я напишу тебе адрес.
— А кто у тебя в Нью-Йорке?
— Никого. Но если хочешь стать актёром, надо ехать туда.
На полпути по ступенькам он встречает тучного мужчину в дорогом тёмно-синем вельветовом костюме, щеголеватого, гладко выбритого, с чёрными как смоль волосами. Тот ослепляет Джуита улыбкой — рядом белых красивых зубов. Джуиту не нравится его жёлтая шёлковая рубашка и розовый галстук. Воротничок рубашки расстёгнут, а узел на галстуке слишком велик. Мужчина останавливается и протягивает рябую руку.
— Вы, — говорит он, — наверное, брат Сьюзан. Я — Арми Акмазян, её коммерческий агент, и очень этим горжусь.
Он говорит с лирическим оттенком. Джуит жмёт его руку, которая оказывается влажной.
