Он удивлённо смотрит на неё. Он уже не помнит, знакомы ли Сьюзан и Рита. Однако, они знакомы. Сьюзан тогда приехала без предупреждения. Её хромая нога, волочась, постукивала по длинной шаткой наружной лестнице дома на пляже, на стенах которого растрескалась краска. Было солнечное воскресное утро. Летом какого — пятьдесят четвёртого, кажется? Должно быть. Тогда ещё Рита и Джуит были друг другу в новинку. Тех знаменитых ссор пока и в помине не было. Восторженно и лениво, они занимались любовью на кровати в комнате на втором этаже. В окнах были некачественные стёкла. Они искажали то, что было видно из окон. Этот момент так ярко ожил у него в памяти со всей остротой и сладостью, что он даже слегка приподнялся в кресле. Ножки кресла застряли в плетёном ковре, и Джуит чуть было не опрокинулся навзничь.
— Что-нибудь случилось? — спрашивает Рита. — Схожу в туалет, — оправдывается Джуит.
Держась за дверную ручку, он оборачивается к Рите и говорит:
— Она умирает. От лейкемии. Врачи не говорят ничего определённого, но она думает, что ей остался год.
— О, Боже, — мрачно говорит Рита.
Побыв в туалете, он моет руки, умывает лицо и вытирается полотенцем. Память вновь застигла его врасплох, как бывало всегда. Они собирались запастись едой и провести день на пляже. Но не хотели выпускать друг друга из постели. Время замерло. Между ними бывали серьёзные и торжественные минуты, но гораздо больше времени они проводили, смеясь и страшно потея. Эти искажающие оконные стёкла действовали как увеличительные и нагревали воздух настолько, что их тела сплошь покрывались потом и даже скользили друг по другу со звуком. Запах пота был невыносимым. Он оделся в голубую хлопчатобумажную майку и босиком пошёл открывать дверь. Он мог бы догадаться, что это Сьюзан, по звуку, с которым поднимались по лестнице, но его мысли были слишком далеки от неё. За дверью, в ослепительном отблеске солнца на жёлтой стене, стояла она, толстая кособокая коротышка. Он так удивился, что даже не задался вопросом, как она их нашла.
— Как у тебя дела? — спросила она.
Он смотрел на неё сквозь сетку от насекомых, которая была натянута снаружи дверного проёма. — Всё хорошо.
Он почувствовал изумление в своём голосе.
— Что-нибудь случилось?
Казалось, он не мог сдвинуться с места, словно прилип к грязному кухонному линолеуму. В квартиру Риты можно было войти только через кухню.
— Как там мама?
— Волнуется, — сказал она. — Не знает, что с тобой происходит. Я бы не приехала вот так, внезапно, но, похоже, у тебя нет телефона.
— Телефон стоит денег, — сказал он, — которых у меня нет.
— Оливер, — сердито сказала она. — Прошло уже три года.
Она имела в виду три года с тех пор, как похоронили отца. В пятьдесят первом. Ноябрь. Дождь. Тогда в тёмном доме на Деодар-стрит лицо матери было бледным и скованным, она скованно говорила и скованно двигалась, стараясь не терять самообладания. Она потеряла его после церемонии в церкви, когда они сидели в чёрном лимузине и ехали вслед за чёрным глянцевым катафалком на кладбище, потеряла его в потоке горьких слёз и упрёков, который пыталась унять Сьюзан. Сьюзан взялась за него чуть позже — когда они стояли под мрачными кронами старых кладбищенских деревьев. С ветвей им на головы падали холодные капли. Гроб опускали в могилу. Сьюзан озлобленно бормотала, вперив глаза в молитвенник — зачем он вообще пришёл на похороны? Почему он так ни разу и не поговорил со своим отцом за десять долгих лет, даже не попытался? Каким надо был» лицемером? — Он был не прав, — промямлил Джуит.
Гроб слегка накренился. Его мрачный остов оловянного цвета с тихим всплеском опустился на дно могилы, в которой уже успела скопиться дождевая вода.
— Он выгнал меня. И обратно не звал.
Услышав «… и в пыль же обратится», Джуит наклонился, поднял пригоршню сырой земли и бросил её на крышку гроба. Он обернулся к ней. Она смотрела на него каменным взглядом, раздувая ноздри.
Счищая глину с пальцев, он ей сказал:
— Я всегда хотел, чтобы он был мной доволен. Мне хотелось этого, как ничего другого. Когда я порвал с ним, это казалось мне концом. Скажи, говорил ли он, что хочет моего возвращения? Хоть когда-нибудь?
— Говорить было незачем. — резко сказала она. — Во всяком случае мне. Оливер, ты когда-нибудь думал о ком-то, кроме себя? Ты вообще можешь себе представить чувства другого человека?
У края могилы стоял мальчик-прислужник с недовольным лицом, который держал черный зонт над священником. Священник закрыл молитвенник и убрал в карман сутаны. Мальчик неуклюже помог сутулому старику надеть макинтош. Поправив четырёхугольную шляпу, священник пожал руки вдове и сиротам, произнёс хриплым голосом традиционные слова в утешение, а затем оживленно засеменил прочь по поросшему травой косогору между рядов покосившихся надгробных камней. Губчатая глина чавкала у него под ногами.
Джуит сказал:
— Я пришёл потому, что сожалею. Я должен был попытаться наладить с ним отношения. Но разве ты не понимаешь — его злило совсем не то, что я сделал, его злило то, какой я но своей сути. Я никак не мог ни повлиять на это, ни изменить того, что его во мне злило. Какой тогда смысл пытаться что-то налаживать?
Сьюзан посмотрела на него с жалостью и презрением, повернулась к матери и стала спускаться вниз, вслед за священником и мальчиком-прислужником, по косой тропинке, туда, где стояли чёрные автомобили. Джуит на мгновение задержался. Он наблюдал, как они удаляются — Сьюзан хромала как обычно, а его мать всё время пошатывалась от того, что каблуки её новых кожаных сапог то и дело проваливались в мокрую землю. Он снова подошёл к краю могилы и посмотрел вниз. На крышке гроба лежали рассыпавшиеся комья земли, которую бросили близкие.
— Я всегда хотел, чтобы ты был доволен мной, — сказал он. — Когда ты был доволен мной, я гордился этим, как ничем иным. Тогда и я был доволен. Тогда и только тогда. Ты не хочешь об этом вспоминать? А я хотел бы, чтобы ты об этом помнил.
Он плакал. Навстречу ему шли рабочие из кладбищенского сарая. В мрачных резиновых сапогах, с лопатами в руках, они шли сюда, чтобы закопать могилу. Должно быть, они привыкли к людям, плачущим над гробами. Какая разница, что они думают. Тем не менее, он поднял лицо к дождю, чтобы они не заметили его слёз.
— Я знаю, сколько прошло времени, — сказал он Сьюзан, стоя в неубранной кухне на втором этаже старого просевшего дома на пляже. — Почему-то у меня создалось впечатление, что я как бы не при чём.
— У тебя нет денег? Что ты хочешь этим сказать? — Она посмотрела на солнце, которое уже вступило в зенит. Она прищурилась от его яркого света. — Я правда могу войти?
— Что? — испуганный и ошеломлённый, он поспешил откинуть дверной крючок.
Он приподнял чёрную сетку.
— Входи, входи. — Он широко открыл дверь. — Извини за беспорядок. Мы редко здесь убираем.
