От усталости сводит пальцы. Туман в голове. Сквозь этот туман проскальзывают редкие звуки — словно незваные гости.
Ничего не хочу.
Просто лечь и уснуть.
Ноги не держат. Я заваливаюсь, падаю на колени — в грязь. Лопата стоит рядом, воткнутая до половины лезвия.
Что, легат?! Тяжко?
Встать, легат. Встать.
«Время империи заканчивается, когда граждане вместо того, чтобы…»
Встать!
«…умирать за нее лично», — слышу я негромкий голос Луция.
«…нанимают для этого варваров».
Встать!!
Меня шатает, и весь мир кружится вокруг меня. Сворачивается в клубок вокруг моей головы.
Глаза закрываются. Одно веко опережает другое.
ВСТАТЬ, ГАЙ.
…варваров. Варваров. Вар…
Холод.
Я мотаю головой. Лоскутья тумана застряли в моей голове, словно осколки стекла. Держаться.
— Ты… вставай, — говорю я «мулу». Он поднимает голову и смотрит на меня стеклянным равнодушным взглядом. Затем снова опускает голову.
— Ах, так!
От вспышки ярости я почти просыпаюсь.
Иду на непослушных столбах вместо ног, передвигаю их силком, рывками… нахожу и нагибаюсь, чтобы поднять.
Падаю в грязь. Рычу от ярости. Встать, встать, встать.
Встать, легат!
Ряды легионеров — моих «мулов» — сидят, серые и безучастные. Идет дождь. Я вижу, как капли разбиваются на помятом железе шлема сидящего рядом легионера.
В грязи лежит деревянный кол для частокола.
Я снова делаю попытку. И только усилием воли могу сомкнуть ледяные пальцы вокруг колышка.
Вверх. Еще чуть-чуть… не торопится.
Есть.
— Не так, — говорит чей-то голос. У меня из руки вынимают кол и упирают в землю. Затем следует удар деревянным молотком. Раз! Раз! Раз! И колышек вбит.
— Теперь я, — мои губы едва шевелятся.
Я строю лагерь.
Мы строим.
* * *
Закат алеет над черным лесом.
Мы строим полевой лагерь. Под градом камней, дождем и наскоками гемов.
Гемы атакуют постоянно — словно с цепи сорвались. Волна следует за волной. Порой солдаты не успевают схватить мечи. Отбиваются мотыгами и лопатами, кольями и камнями, затем — продолжают копать. Вокруг лежат трупы римлян и гемов.
Темнеет. Скоро я перестану видеть даже свои руки — на расстоянии фута уже не разглядеть ничего.
Этот лагерь — последнее, что мы смогли построить. Каждый фут рва, каждый кол в частоколе полит нашей кровью. Кровью Рима.
Я — не Вар.
Я сражаюсь.
* * *
— Римляне заперлись в своем лагере. Утром мы возьмем его штурмом, — Арминий лаконичен.
— Что делать мне?
— Ничего. Ты мне здесь больше не нужен. Я отправляю тебя в Ализон. Скажи фокуснику, что… впрочем, ты сам знаешь.
— Ты спрашивал, зачем мне это? — Тиуториг понюхал вино, но отодвинул чашу в сторону. Как обычно. Он никогда не пьет. — Хорошо, я отвечу. Но сначала — почему тебе нужно знать, чего я хочу?
— Мотивы — это важно.
— Почему мотивы важнее человека?
— Ну… — Арминий улыбнулся. — Считается, если знать, чего человек хочет, то можно понять, что он в итоге сделает. Я хочу знать.
Тиуториг усмехнулся в ответ. Жесткие голубые глаза смотрели равнодушно. Арминию стало не по себе. Этот однорукий пугает. С ним наедине все время — как в клетке с диким зверем.
— Человек — это очень неординарная тварь, — сказал Тиуториг. — Часто он желает совсем не того, к чему стремится. Мы порой делаем зло, причиняем боль… и сами не понимаем, почему. Я думаю: ярость всегда обитает где-то внутри нас, в самой глубине души.
— Поэтому ты ненавидишь римлян?
Тиуториг поднял брови.
— Ненавижу?
— Но…
— Я их просто убиваю. Без ненависти. Ты удивлен?
— Пожалуй.
Тиуториг усмехнулся.
— Ты не очень любишь людей, верно? — мягко спросил Арминий.
Однорукий пожал плечами.
— Это моя природа, — как если бы сказал: птицы летают. — Там, откуда я родом, нас учили видеть в людях хорошее. Учили быть смелыми, и честными, и верными слову. Учили, что есть на свете настоящая правда и настоящая справедливость. Забавно, правда? Если прошлое можно вывернуть наизнанку, как старый мешок, то в чем смысл самого понятия «прошлое»? Раньше я считал, что прошлое — это то, что уже прошло. И не может быть изменено. Основное качество моего прошлого — неизменность и постоянство. Но его больше нет. Неизменности — нет. Постоянство — вы смеетесь?!
Век вывихнул сустав…
И я рожден, чтобы исправить вывих этот.
Но вместо этого я вывихнул свои мозги. Прошлое исчезло. Совсем.
Чтобы управлять чьим-то будущим, нужно уничтожить его прошлое…
Какой-то Оруэлл просто.
— Оруэлл? — переспросил Арминий. Но знал, что пояснений не дождется. Странного все же помощника выбрал для него Пасселаим.
Тиуториг схватил чашу с вином и выпил, не отрываясь. Кадык дернулся вверх-вниз.
Пот выступил на шее. Тиуториг допил.
Перевернул чашу, встряхнул — ни капли.
С грохотом стукнул ей по столу. Чаша отскочила. Упала со стола и со звоном откатилась куда-то под лавку.
Тиуториг выпрямился. Глаза горели.
Человек в серебряной маске словно услышал отчетливый щелчок. Миг — и лицо однорукого изменилось.
— Я все сделаю. Кстати… — он остановился на пороге, повернул голову. — Я не убил его. Как ты и просил.
Когда Тиуториг ушел, Арминий, он же человек в серебряной маске, покачал головой.
Какой интересный человек, этот однорукий. Необычный.
И… и…
И все-таки жаль, что в этот раз яда в вине не было.
Глава 16
АТАКА БЫКА
— Легат, вы должны это видеть.
— Что такое, Тит? — я замолкаю. Оглядываюсь. Мда.
Раннее утро, солнце еще не взошло. На валах и кривом частоколе лагеря сидят серо-коричневые нахохлившиеся птички.
Молча.
Неподвижно.
Их тысячи. Центурион присвистывает. Воробьи равнодушно смотрят на центуриона.
От болот, обтекая островки деревьев, тянется белесый туман. Наплывает волнами, клубится…
