А не убивать нас.
Копыта бьют. Грязь летит — крупными комьями, я вижу, как они плавно летят в неподвижном стеклянном воздухе.
Глухота.
Мой кошмар наяву. Тогда, после пожара в бабушкином доме, когда меня задело упавшей с неба горящей доской, я лежал в затемненной комнате. Руки замотаны бинтами, пропитанными желтой мазью.
И я ничего не слышал.
Совсем.
* * *
Германские когорты врезаются в ряды легионов, сминают наш строй, опрокидывают фланг. Кровь льется. Легионеры падают под копыта, словно подкошенные. Гемы топчут их конями.
Нас предали.
Германцы вопят. «Ти-ваз! Ти-ваз!» Не ожидавшие предательства, легионы дрогнули, начали терять единство и уверенность.
— Спасайся, кто может! Предательство! Окружили, окружили!
Война — это беспомощность.
Я стою и смотрю, как наши союзники (бывшие!) разламывают, топчут наш строй. Гемы орут. Они осмелели. Даже те, что недавно бежали от наступающих когорт, возвращаются и нападают снова.
Легионеры умирают.
«Мулы» дрогнули и побежали.
Ужас вокруг.
* * *
Я не знаю, почему так происходит.
Никто не знает, думаю.
Вот жил себе человек. Римлянин. Достойный человек, любой скажет. Соблюдал обряды, чтил богов, не обижал жену и детей, заботился о родителях.
И вдруг — перестал быть достойным.
Вот так, мгновенно. Сорвался. Был достойный римлянин, и не стало. Гай Марций Кориолан был настолько обижен народом Рима, что при всей своей чудовищной гордости переметнулся к вольскам и вместе с ними пошел на родной город.
Предательство.
Откуда это в людях?
* * *
Кровавая баня продолжается. Это, видимо, момент намазывания на тело оливкового масла… прежде чем его соскрести — только в этом случае его сдирают вместе с кожей.
У меня перед глазами: море, полное трупов. Клубы крови, в которых мелькают оторванные руки, ноги, головы… тела.
И темно-белесые, стремительные тени проносятся, пронизывают красноватую мглу.
Акулы.
Острые ряды зубов. Смертоносные конусы. Равнодушные, стеклянные глаза…
Легионы едва держатся. Только многолетняя выучка не позволяет им разбежаться в панике. И тот факт, что отступать нам некуда.
Мы — в самом центре Великой Германии.
Это какая-то ошибка, думаю я. Это не Арминий. Это не мой брат.
Мой брат — римлянин.
А не это кровавое чудовище с серебряным лицом.
Глава 14
ПАНИКА
Мы умираем.
Чтобы понять это, не нужно хорошего образования или чтения древних философов на ночь…
Вполне достаточно смотреть и — видеть.
Чрево Юноны, не нужно даже гаданий!
Мы ждем. Древние буки тянут к нам корявые черные ветви.
В деревьях спрятались и ждут нашей крови гемы с иссиня-белыми лицами и мертвыми серебристыми глазами. Выходцы из Преисподней.
Великаны.
Мы умираем.
Что ж… вся ночь впереди. У нас еще будет время поумирать.
* * *
— Приготовиться! — орет центурион. Я вздрагиваю, поднимаю взгляд. Повожу плечами.
Холодно.
— Равняйсь! Смирно! — центурион идет перед когортой, оглядывает «мулов». Голова у него забинтована, багровое пятно расплывается на грязновато-белой ткани. — Выпрямиться, коряга. Ты — выше щит! Ты — шаг назад, держи ровнее… Ты — меч подними, локоть ниже. Да-да, тебе говорю, кодекс коринфский!
«Кодексом» в Риме называют глупого человека, а коринфский — это, видимо, собственное изобретение центуриона.
Он доходит до крайнего в первом ряду, разворачивается на пятках. Орет:
— Молитву! Начи-най!
— Это мой меч, — гудит строй. Привычные слова успокаивают, дают уверенность. — Таких мечей много, но этот меч — мой.
* * *
Слова «молитвы меча» действуют и на меня.
Мне гораздо лучше.
— …мой меч — это мой брат, — повторяю я вслед за «мулами». Меня пронзает насквозь, словно гигантская ржавая игла, во все небо прошла сквозь мое сердце — и теперь болтается. Задевает что-то внутри. И каждый раз меня словно заново пронзают насквозь.
Луций. Арминий. Брат.
Предатель.
Стискивает горло.
Чтобы отвлечься, я пытаюсь думать о другом.
— Откуда взялась эта молитва? В других легионах, насколько знаю, ничего подобного нет.
Тит кивает.
— Был один центурион… Очень крутой. Мы его называли Цербером — потому что у него на спине была татуировка адского пса. С противной такой мордой, почти как у него самого. В шипастом ошейнике. Цербер очень гордился этой псиной. Там еще надпись «semper fi». Всегда верен.
— Была?
Тит Волтумий пожимает плечами.
— А он пропал года два назад. Странно как-то, словно испарился куда. Кто-то утверждает, что его гемы убили. Другие — что Цербера зарезали в драке в лупанарии. А кто-то видел, как он входил в священную рощу гемов… ну, это уж полная чушь. Там, мол, еще голубой огонь был… Враки, по-моему. Цербер был далеко не дурак. Он бы в рощу не сунулся. А центурион он был стоящий, жаль, если погиб.
Тит Волтумий говорит, не глядя на меня.
Я уже не слушаю.
Потому что игла в сердце снова шевельнулась.
* * *
К вечеру цари и посланники царей покинули деревню.
Они увезли с собой дочерей и сестер, бывших римских заложниц. Осталось только несколько девушек.
Тиуториг поковырял ногтем в зубах, сплюнул.
— Всеобщий заговор германских племен, значит? Свободная Германия? Интересно, интересно…
Серебряная маска повернулся:
— Слышу в твоих словах иронию.
— А я и не скрываю.
За серебряной маской хмыкнули.
— Вижу, что не скрываешь. Это мне в тебе и нравится. Так что ты об этом думаешь? На самом деле, без иронии?
— Всеобщий заговор? — Тиуториг почесал затылок искусственной рукой. — Звучит хорошо, но что из этого — правда?
Человек в серебряной маске поднял голову от карты. Деревянные орлы, изображающие римлян, и зубры, изображающие германцев.
— Ты не веришь, что возможен всеобщий союз?
Однорукий хмыкнул. Ярко-голубые глаза смотрели, не мигая.
