Впрочем, это все равно бы ничего не дало…
Не будь одной мелочи.
У меня — талант.
* * *
Мы занимаемся.
Я хватаю воздух ртом. Деревянный меч в руке весит больше, чем сорокалибровый мешок с солью.
Ничего, ничего. Еще немного. Я этому наглецу покажу, как надо драться!
Метелл, молодой и дерзкий префект конницы, щурится, наклоняет голову. Выставляет деревяшку, идет ко мне. Я жду.
Жду, когда он по-особому поведет головой. Я изучил его привычки. Когда Метелл готовится ударить, он делает резкое движение подбородком… вот оно!
Отбой, удар. Выпад! Моя деревяшка глухо ударяет его в грудь. Бум! Он отшатывается…
Я поднимаю меч, салютую Метеллу. По деревянному клинку четким узором идут следы ударов.
— Ты убит, — говорю я.
Метелл качает головой.
— Как ты это сделал?
— Это просто.
Я показываю. Это действительно просто.
При этом с меня пот льет ручьями.
В палатку входит один из эквитов. Он весь пропах конским потом. Лицо в пятнах дорожной грязи. Когда он хлопает себя по груди кулаком, взлетает облачко пыли.
— Приказ пропретора! — чеканит он. — Где ваш хозяин?
— Кто ты? — спрашиваю я.
Он презрительно оглядывает мою грязную тунику, мое потное и раскрасневшееся лицо. Деревянный меч, который я по-прежнему держу в руке…
— А кто ты, раб? — спрашивает гонец. Метелл хмыкает.
— Легат Семнадцатого.
Хохот префекта конницы прямо-таки режет уши.
Всадник на мгновение теряет дар речи. Затем выпрямляется и салютует — четко и энергично. Словно ничего не произошло.
— Нума Деций, — докладывает он. — Первая турма, Восемнадцатый Верный легион.
Мгновение я вспоминаю, кто есть кто.
— Декурион, в чем дело?
— Вас просят на военный совет, легат. Пропретор сейчас в лагере Восемнадцатого легиона.
— Хорошо, — говорю я. «Какого черта Вара принесло сюда, в летние лагеря?»
Я бросаю деревянный меч Метеллу. Он ловит его в воздухе, улыбается.
— Дела, — говорю я. — В другой раз получишь по шее, префект.
— Хорошо, легат.
Метелл хохочет, скаля отличные зубы. Словно он лошадь.
— Хорошая причина увильнуть, легат. Иначе я бы крепко настучал тебе… вам по… хмм… афедрону.
Угу, самое время блеснуть знанием греческого.
— Хвастун самнитский.
— Простите, легат, — говорит всадник. — Вас просили поспешить. Дело срочное.
Мы с Метеллом переглядываемся.
— Что случилось? — спрашивает он серьезно.
Всадник медлит.
— Ну!
— Германцы восстали.
Сначала я думаю, что ослышался. «Они откусят нам пальцы», вновь слышу я голос Нумония Валы.
— Что-о?!
* * *
Марсы — небольшое племя германцев. Они поклоняются какой-то Богине. Это все, что я о них знаю.
— Марсы перебили римских судей и легионеров, что были посланы вершить суд на месте, — докладывает гонец. — Гемы обошлись с ними… очень жестоко, пропретор.
Вар поднимает голову. Лицо усталое и нездоровое, левый глаз подергивается. Запах шиповника настолько сильный, что меня начинает мутить.
— Как? — говорит Вар. — Как они обошлись с нашими воинами и судьями?
Гонец бледный, словно сам это видел.
— Они…
— Говори же! — кричит пропретор.
Гонец вскидывает взгляд, на щеках — красные пятна.
— Гемы их распяли.
Всеобщий вздох.
Я вспоминаю, как приехал в Германию. Кресты с распятыми германцами вдоль дороги. Мухи, кружащие над изуродованными ступнями, синие пальцы. Десятки казненных. Это был ответ на смерть моего брата.
Мы распинали варваров — по римскому праву. Гемы ответили нам тем же.
Все честно.
Крики, ярость, гнев. Лица трибунов искажены.
Распятие — позорная казнь.
— Теперь дело за нами, — Арминий, который на самом деле Луций, прерывает молчание. Все оборачиваются на этот негромкий сильный голос. — За Римом. Ответ должны быть мгновенным… и сокрушительным. Пугающим. Иначе это будет воспринято как слабость, пропретор.
Мой мертвый старший брат.
Мой…
— Варвар прав, — говорит легат Девятнадцатого легиона, изнеженный и чахлый побег от ствола Ромула и Рема, Гортензий Мамурра. В каштановых кудрях вяло переливается отсвет лампы. — Мы должны наказать мятежников. Задавить восстание в самом начале, в зародыше! Чтобы Германия ужаснулась. Чтобы варварские матери пугали детей вашим именем, пропретор!
Вар опускает голову и бродит по палатке. В покоях Нумония несколько мраморных бюстов — в основном это философы. Пропретор останавливается и задумчиво рассматривает каждый.
Платон, Аристотель, Сократ, еще несколько бородатых мужиков. Греки. Даже я не всех помню.
Вот уж не думал, что Нумоний интересуется философией. Я смотрю в затылок легата Восемнадцатого легиона — там толстый шрам. Памятка от сарматов, с которыми легат сражался, будучи молодым префектом конницы.
Мы ждем.
— Пропретор? — повторяет Гортензий Мамурра.
Вар вздрагивает. Поднимает голову.
— Где царь марсов?
— Исчез, — отвечает Нумоний.
Вар облизывает губы.
— Я принял решение, — голос у него внезапно сел. — Мы не можем оставить это без внимания. Поэтому… — он медлит. — Кажется, у нас есть заложница из племени марсов?
Я вздрагиваю. Заложницы!
Туснельда, прекрасная германка. Она тоже одна из заложниц.
Правда, царь хавков, Сегест, до сих пор был верен Риму. Я сжимаю зубы. Надеюсь, так оно и останется.
Но почему — марсы?
* * *
— Римлян — резать! Бей! Убивай!
Бьется в истерике человеческая толпа. Бежит человеческая толпа. Рвет и мечет человеческая толпа.
Словно мутный дождевой поток, сметающий все на своем пути.
Хлодриг выступил вперед, поднял римский меч. Трофейный. Хлодриг забрал его у патрульного легионера — мальчишки лет семнадцати. Это было просто. Даже слишком. Кровь забулькала, когда мальчишка упал. Хлодриг с интересом наблюдал, как она пузырится и течет на землю. Мальчишка хрипел и дергался. Лицо юное, еще в подростковом пушке. Глаза широко раскрыты.
