Его зовут Спурий Эггин.
Он — префект лагеря. Заслуженный солдат, прошедший весь путь от тирона, новобранца, до второго по старшинству командира в легионе. Он — профессионал.
В отличие от меня, любителя, назначенного легатом по личной прихоти принцепса Августа.
Таких, как я, называют «тога». Гражданский.
Таких, как Эггин — гордостью армии.
* * *
Вечер. Закат окрашивает красным городок, связывающий лагеря трех легионов в одно уродливое целое.
Улица, публичный дом. Судя по некоторой претензии на роскошь, этот лупанарий предназначен для трибунов и центурионов.
— Рыжая, — говорит Эггин. — Где ты, Рыжая?!
Префект лагеря с трудом поднимается по скрипящей лестнице, спотыкается, ругается вполголоса. Проклятые ступеньки. Он чудовищно пьян. Его голос плывет, словно плохая песня — певец слишком далеко, голос его слаб, и ветер относит в сторону слова.
Вот и нужная дверь. Она закрыта.
— Рыжая! — зовет Эггин. — Выйди ко мне!
Он размахивается и ударяет кулаком. Еще раз. И еще.
* * *
Удары. Глухие, сильные…
Дверь сотрясается.
Ее все зовут Рыжая. Его Рыжая. Руфина.
Тит Волтумий стискивает зубы. Он не очень высок, да, но зато быстр, силен и он, о боги, старший центурион. Он словно кусок железа, стальной меч, выкованный кельтами. Или черная бронза, которую мало что может сломать.
Рыжая — вот что делает его мягким, как овечий сыр.
А удары что? Удары только сделают его крепче. Как и раны. Как и походы…
Тит встает с кровати, протягивает руку к одежде. Пора разобраться с Эггином — раз и навсегда.
— Не надо, — говорит Рыжая. — Не трогай его.
У нее распухшие от поцелуев губы, на нижней — маленькая царапина. Точеный нос — в мелких капельках пота.
Тит останавливается. Руки его висят у бедер — мощные и, одновременно, бессильные.
— Он несчастен. И болен.
Это я болен, думает Тит. Я — удачливый соперник Эггина, но кто скажет, что я счастлив?! Никто. Даже я этого не скажу. Эггин болен. Я болен.
Мы все здесь, Дит тебя побери, больны.
Схватка двух кровавых зверей. Каждый раз, каждый проклятый раз.
И неизвестно, кто побеждает.
— Рыжая! — голос Эггина. — Зачем?!
Вот и я не знаю, думает Тит. Рыжая улыбается.
* * *
Ализон, дворец Вара. Сентябрьские иды.
Гости в белых тогах — «пагани», гражданские. Чиновники, судьи, адвокаты, сборщики налогов. Что удивительно, это очень важные люди. Гораздо важнее солдат. Германия оплачивает наше пребывание здесь своими деньгами, а деньги надо считать. Побежденные — платят.
Это политика Рима.
Гости в военных туниках — легаты и трибуны. Они стоят отдельно.
Военные редко смешиваются с чиновниками.
И только я — «тога», гражданский, назначенный легатом, могу примкнуть к любой из партий.
Когда я приехал в Германию, мне пришлось столкнуться с презрением и даже ненавистью офицеров моего легиона. Легатов, назначенных сверху, не очень любят. Каждый из моих трибунов отслужил годы. Каждый участвовал в нескольких военных кампаниях. Они шли к своим должностям через сражения и долгую утомительную службу на окраине, в окружении врагов и дешевых женщин. Их звания политы кровью и потом. И отполированы до блеска скукой лагерной жизни…
За что им любить выскочку?
Меня.
Но кое-что изменилось. Как оказалось, я тоже могу убивать германцев.
И даже делаю это с определенным изяществом.
— Друзья! — обращается к присутствующим Квинтилий Вар. Запах шиповника — сегодня едва уловимый. — У меня хорошие новости из Паннонии. Тиберий…
Гул голосов.
— Тише вы!
— Тише!
Вар продолжает:
— Тиберий разгромил мятежников.
Тишина. Затем поднимает гул. «Слава Тиберию! Слава Августу!» Это действительно хорошие новости. Война в Паннонии длится уже несколько лет — с переменным успехом. Мятежники собрали чудовищную армию — около ста тысяч воинов — и всерьез угрожали Италии. Риму. Попытки подавить мятеж не увенчались успехом…
Так что пришлось Тиберию, пасынку Августа, взяться за дело.
Только тогда мы начали побеждать.
Он хороший полководец — осторожный, решительный, расчетливый. Тиберий ничего не оставляет без должного внимания. Легионеры его не любят, но обожают, когда он ими командует. Интересный парадокс. Как человек, Тиберий жесткий и равнодушный — словно кусок пемзы. Он смотрит сквозь тебя и, кажется, забудет твое имя сразу же, едва за твоей спиной закроется дверь… Но нет.
Тиберий ничего не забывает.
Теперь он победил мятежников в Паннонии. И, значит, будет праздник.
— Вина! — требует Вар. — Выпьем за доблестного Тиберия!
Мы пьем вино. Вар пьет подкрашенную воду.
Я качаю головой. В какое интересное время мы живем. С сарматами у нас мир, с германцами мир, даже с парфянами согласие… Теперь и мятеж в Паннонии подавлен. Везде тишина и покой.
Даже не верится.
Когда я выхожу из дворца, уже темнеет.
Высокая фигура выступает из тени. Я поднимаю голову и вздрагиваю. Голубой огонь варварского взгляда окатывает меня — с головы до ног.
— Кажется, пора нам побеседовать, — говорит Арминий негромко.
Я киваю.
Давно пора.
* * *
Фигурка лежит на столе. Маленькая серебристая птичка. В этом есть нечто зловещее.
— Как такое может быть? — говорю я. — Как?!
Арминий улыбается.
— И об этом спрашивает человек, регулярно оживляющий мертвецов? — он берет чашу с вином, но не пьет. — Знаешь, что делает твоя фигурка? Воробей возвращает душу. Ненадолго. Чтобы поговорить.
— Это понятно.
На самом деле я не очень понимаю, как это работает. Но это работает.
…молния пронизывает меня насквозь — с головы до ног. Ветвится внутри моего тела. Волосы встают дыбом…
Фигурка на ладони подрагивает. Она — ледяная.
— Срок жизни возвращенного зависит от возможностей тела и силы воли. Если человек серьезно ранен, потерял много крови, изрублен на куски — то это будет мучительный разговор, — Арминий медлит, — И очень короткий.
