Жажда, усталость и сомнение воинов в собственном полководце довершили остальное.
Погибли тысячи.
Легионов Красса больше нет. А его голову парфяне прислали в Армению, царю Артавазду — как подарок.
* * *
Главные ворота. С наступлением темноты они закроются окончательно. Но мы успеваем. Хотя и в последний момент — часовые уже начали поднимать мост. Часовой оборачивается на окрик Тита Волтумия. Пауза. Германец смотрит на нас, мы на него.
Все-таки непривычно видеть варвара в римских доспехах! Шлем застегнут, как положено, лорика начищена. Часовой выпрямляется, поднимает руку: стой. Дисциплина.
— Пароль! — требует он с жутким акцентом. «Тессе’ххра» вместо «тессера». Варвар раскатывает «р» горлом, словно там что-то застряло.
— Понятия не имею, — говорю я. — Придумай что-нибудь сам. Я Гай Деметрий Целест, легат Семнадцатого легиона, приехал к вашему командиру.
Короткая заминка. Через некоторое время они находят караульного офицера, тот приказывает открыть ворота. Мы въезжаем в лагерь. Ровные ряды палаток слева и справа, главная улица, освещенная кострами…
Едем шагом.
Санктум Преториум, главная площадь лагеря. Священное место. Караульный офицер предлагает нам спешиться.
Я знаками отсылаю варваров прочь и иду к палатке командира. Здесь трудно заблудиться. Все, как в настоящем римском лагере. Разве что палаток поменьше. И вокруг одна варварская речь.
Тит Волтумий следует за мной. Лицо у него странное. Похоже, он такого не ожидал.
Горят костры. Палатки выставлены настолько ровно, словно этим занимался сам великий Евклид. У германцев теперь и землемеры есть?
«Они не слижут кровь с наших рук, Гай», вспоминаю я слова Нумония Валы.
«Они откусят нам пальцы».
Я чувствую в воздухе запах дыма и острый, солоноватый привкус крови. При виде нас с Титом германцы отрываются от еды. Пялятся во все глаза. Показывают пальцами. Варвары. Ублюдки. Ненавижу!
Ненавижу их взгляды. Ухмылки. Ненавижу то, как они кладут руки на рукояти ножей…
Ничего, мы еще встретимся.
У палатки военачальника медленно раскачивается на шесте алый значок вексиллы.
Осматриваюсь. Охраны нет. Только несколько гемов расположились неподалеку, у костра, и играют в кости. Я слышу дробный стук и азартные возгласы. Этому развлечению их тоже научили мы, римляне. До нашего прихода в Германию варвары развлекались в основном тем, что пили до полусмерти и грабили соседей.
Я иду ко входу. Сердце гулко стучит. Шаг, еще шаг… Внезапно навстречу выходит из палатки огромная темная фигура.
В первый момент я вздрагиваю. Проклятье!
Чудовищно длинные и толстые руки, облитые красноватым светом костра. Темная туника без рукавов.
Короткая стрижка на римский манер.
Разноцветные глаза. Сейчас, в темноте, этого не разобрать, но я знаю, что глаза у германца разного цвета. Один зеленый, как сумрачный германский лес, другой ярко-голубой, словно небо под беспощадным ливийским солнцем.
Перед нами Стир — великан, разорвавший гладиатора голыми руками…
Безумец.
— Куда? — говорит гигант сонным голосом. Очень тихо. Словно он спит, а мы с центурионом ему снимся.
Или он идиот. Такое тоже возможно.
Я говорю:
— Я хочу видеть вашего командира. Префект Арминий здесь?
Германцы у костра замолкают. Переглядываются.
— Зачем? — германец смотрит куда-то между мной и Титом. Один глаз заметно косит. Мы с Титом обмениваемся взглядами. Центурион словно невзначай смещается влево, я — вправо. Вдвоем у нас есть шанс — даже против Стира-отрывающего-руки, Стира-убийцы.
Человека с фигуркой Быка.
Но если мы даже мы выиграем схватку, то проиграем войну.
Думай, Гай. Думай!
— Уходить, — говорит Стир медленно, на искаженной латыни. — Римлянин совсем уходить. Шнехле.
— Кто уходить? — переспрашиваю я.
— Ду уходить.
Тит Волтумий распрямляется.
— Смирно, — говорит он голосом, от которого мне самому хочется выпрямиться. — Равняйсь! Как стоишь, солдат?! Легат приказывает пропустить его.
Только Стиру — все равно. Германец склоняет голову набок и ворчит, как собака.
Высокий гем у костра встает.
Подходит к нам.
Начинает говорить. Я не понимаю слов, но Тит заметно напрягается.
— Что ты сказал? — центурион поворачивает голову. — Повтори.
Стир вздыхает — шумно, медленно, с присвистом. Слушает.
Я не могу смотреть на него прямо.
Если я смотрю на Стира, волосы у меня на затылке шевелятся. От ужаса. Поэтому я улыбаюсь…
Это чтобы не стучать зубами.
— Стир, они к Герману, — повторяет высокий гем раздельно и отчетливо, словно для младенца. — Понимаешь? Герцог их ждет.
Он снова переходит на германский. Высокий несколько раз называет Арминия «герцог», что у гемов означает военного вождя.
Германн? Арминий-Германн — герцог?
Впрочем, как иначе назвать командира трех германских когорт?
Огромный варвар молча сопит. Ссутулившийся, громоздкий, пугающий. В его расслабленной фигуре затаилась чудовищная сила. Мощные руки свисают, словно бескостные. Они почти достают Стиру до колен.
А где-то на груди, под туникой, у великана спрятана крошечная фигурка Быка. Сила и безумие — вместе.
Я знаю, неповоротливость и сонливость Стира — кажущаяся. На самом деле Бык быстрый, как молния. И невероятно сильный.
Чудовище. Полубог. Уродливый отпрыск титана и смертной женщины. Гигант.
В его разноцветных глазах — отблески Преисподней…
Огонь Прометея.
Я бы не хотел встретиться с ним на арене. Да ни за что!
Внезапно центурион делает шаг и оказывается перед германцем. Великан удивлен. Он моргает.
— Ты… сильный? — от звуков его голоса у меня в затылке озноб. Словно их порождают искалеченные связки.
— Хочешь проверить? — Центурион на две головы ниже германца. Тит Волтумий смотрит на Быка снизу вверх, глаза центуриона — ярко-золотистого, сумасшедшего цвета. Словно два яростных солнца.
Он не отступит.
Двое сумасшедших. Вернее, один псих и один самоубийца. Я не преувеличиваю. Я видел, как Тит Волтумий сражается. Он прекрасный солдат и отличный центурион. Но Стир, разделавший на арене одного из лучших гладиаторов Рима, опаснее во стократ. На месте Тита я бы бежал без оглядки.
