Жаль.
Киваю девушке и толкаю дверь таверны.
* * *
Народу немного. Мало кто оборачивается в мою сторону.
Над очагом висят засиженные мухами колбасы. Рядом — свиная нога, закопченная вместе с кожей. Огромная. По коричневой поверхности взгляд невольно скользит.
Деревянные столы и лавки — грубые, но добротные, словно их на века делали.
В целом, здесь лучше, чем я думал. Обстановка как в дешевой таверне где-нибудь в Субуре. В центре — очаг со столом для готовки. Вон та дверь ведет в кладовую. Слева — лестница на второй этаж. Это для тех, у кого есть деньги.
Жужжание. Я лениво отмахиваюсь. Мухи сонные, словно вот-вот на лету впадут в спячку. Скоро осень…
Она уже наступила.
Я сажусь, кладу ладони на столешницу. Закопченная, жирная поверхность. Крошки попадают между пальцами. На столешнице вырезана надпись:
LEVATE DALOCU
LUDERE NESCIS
IDIOTA RECEDE
Встань и уезжай
Ты не знаешь игру
Идиот, уходи!
Если бы я не знал, что это поле для игры в дуодецим — «дюжину», я бы решил, что это личное послание.
Для меня.
Интересное ощущение. Этот стол мне точно родной. Немало времени я провел, играя в «дюжину» в самых грязных и опасных кабаках Субуры.
Азарт. Особая болезнь.
С замиранием сердца смотришь, как кости со стуком падают на стол, кружатся в танце и… вот-вот… есть! Есть!
Шесть и один.
Отличный ход. Ставишь фишки на первую и на шестую буквы. Затем ход соперника. Потом снова кидаешь и снова ходишь, все дальше передвигая фишки. Двигаясь к финалу.
А потом соперник рубит твою фишку. И все приходится начинать сначала…
Да, немало времени.
И еще больше — денег. Я почти наяву вижу: золотые ауреи, падающие в гору таких же золотых ауреев. И на каждой монете: профиль божественного Августа…
— Что угодно?
Я поднимаю взгляд.
Хозяин — упитанный, с лысой головой, словно надетой прямо на плечи, минуя шею. Толстые пальцы с короткими фалангами. Кожаный фартук, засаленный и прожженный.
Взгляд его зеленых — надо же! — щелок-глаз останавливается на мне. Хозяин мигает, раз. Другой. Похоже, у него нервный тик.
— Господин? — говорит хозяин. — Чего желаете?
Его левая рука поднимается, чтобы почесать правую. Я моргаю. Большая часть предплечья у него нежно-розовая, резкими пятнами. От вида этих пятен меня бросает в дрожь.
Ожог. Когда кожа сгорела едва не до мяса…
Огонь. Пламя. «Смотри, Гай».
Я моргаю. Потом говорю:
— Жареной колбасы. Полкувшина вина. И хлеба на два асса.
Достаю монету и бросаю.
Хозяин ловит ее на ладонь. Смотрит рыбьим взглядом. Похоже, теперь я знаю, с кого рисовали вывеску «Счастливой рыбы»…
— Мирца! — вдруг орет он. Я вздрагиваю.
От этого крика всю пыль внутри таверны встряхивает в воздухе и ударяет о стену. Бум.
— Дай ему колбасы!
— Жареной, — напоминаю я.
— Жареной, — повторяет хозяин «Счастливой рыбы», затем смотрит на монету так, словно видит ее впервые:
— Римские?
Проклятье. Отличный ход, Гай. Вместо оккупационных денег — с пометкой VAR, которые чеканят для солдат легионов — я дал хозяину монету с лицом юного Августа. Такая стоит в полтора раза больше.
И стоило, спрашивается, разводить комедию с переодеванием?!
— Да. Сам чеканил, — говорю я. — Веришь?
Хозяин хмыкает. И я, наконец, понимаю, что улыбающуюся свинью на вывеске тоже рисовали с хозяина.
— Мирца! — орет он. Я снова вздрагиваю. Рабыня, которую я встретил на улице, подходит к нам, вытирая руки полотенцем. Красивая.
— Чего? — у нее слегка подсевший, грудной голос.
— Дай господину жареной колбасы, ленивая корова.
* * *
Мирца приносит глиняную тарелку с почерневшей от жара колбасой. Колбаса скворчит. Там, где кожица лопнула, виднеется розовое мясо. Как при ожоге.
Мне едва не становится плохо.
Мирца ставит передо мной чашку с соусом. Резко пахнет уксусом и медом. И чесноком.
— Ешь, солдат, — говорит девушка. И добавляет вполголоса: — И уходи.
Я поднимаю голову, улыбаюсь глазами.
— Скоро уйду.
Когда она поворачивается, я накрываю ее руку своей.
— Подожди.
— Солдат, — произносит она тихо, не поворачивая головы. — Отпусти.
— Мы оба знаем, что я не солдат. Скажи мне кое-что. Пожалуйста.
Мирца выпрямляется.
— Сейчас тебе будет плохо, — предупреждает она.
— Наплевать. Если бы у меня были ожоги — как у твоего хозяина, то…
— То что?
— К кому лучше обратиться? Здесь есть лекарь?
— Солдат, отстань…
— Ты красивая.
Мирца вздыхает. Судорожно, словно я ее ударил.
— Помоги мне, Мирца. Я прошу.
— Ешь свою колбасу, солдат.
— Верно сказано, — мужской голос. Я поднимаю взгляд. Затем — откидываюсь назад, прислоняюсь к стене затылком.
— Правда? — говорю я.
— Правда. Клянусь мужскими частями Юпитера!
В первый момент кажется, что передо мной — близнецы. Оба в грубых коричневых туниках, рослые, квадратные. Я оцениваю чудовищные мышцы правой руки у одного из близнецов. Впечатляет. Гладиатор или атлет? Для атлета он чересчур уродлив. Шрам через бровь и на носу мозолистая прослойка — такая остается от долгого ношения самнитского шлема.
Гладиатор.
Второй — из той же породы, но чуть ниже ростом и еще шире в плечах. Шея толщиной с храмовую колонну.
Сцилла и Харибда, чудовища из «Одиссеи». И теперь мне, как Одиссею, предстоит пройти между ними…
Желательно сохранив при себе как можно больше частей своего тела.
— Брат, — я делаю знак Большой школы, по-особому складывая пальцы. Этому меня научил Фессал, наставник и телохранитель моего младшего брата. У гладиаторов свои тайные общества, куда посторонних не пускают. Но есть и черный ход для таких настырных, как я. — Я пришел с миром, брат.
Близнецы переглядываются. У широкого часть уха отрублена, розовеет шрам.
Первый из близнецов улыбается:
