Я слышал, что мой брат увлекался юной германкой. Но не придавал слухам значения.
Теперь вижу, что все было намного серьезнее…
Это письмо от Туснельды, дочери Сегеста, царя хавков.
И в нем она просит Луция о встрече.
* * *
Луций и Туснельда. Что было между ними?
Хороший вопрос.
Возможно, разгадку гибели Луция нужно искать именно здесь. Скажем, одному из варваров не понравилось, что мой брат заглядывается на германку. Ревность — хороший повод для убийства. Луция заманили в ловушку и прикончили. Так?
Причина не хуже любой другой.
Вот только одна загвоздка: мне трудно представить брата в роли страстного любовника…
А может быть, я слишком мало знаю о брате.
Луций, думаю я. Туснельда.
Как вы меня подвели, мои дорогие.
Я выхожу во двор. В фонтанчике шумит вода, изливая свои беды мраморной статуе и мокрым лягушкам.
Я выдыхаю. Прикасаюсь ко лбу пальцами — он ледяной, в холодной испарине.
Надо успокоиться. Надо, Гай! Остановиться, не бежать стремглав, как я обычно делаю, а просто сесть и спокойно, обстоятельно поразмыслить.
Значит так… Мой брат и Туснельда. Они были любовниками…
Проклятье!
Я возвращаюсь в комнату, ложусь на кровать, сцепив пальцы на затылке. По потолку змеится трещина, похожая на разряд молнии. Словно во время грозы потолок раскололся.
Значит, Луций и Туснельда, снова начинаю я…
…Как можно соревноваться с мертвецом?
Я сжимаю зубы. В висках давит.
В письме Туснельда просит Луция о встрече. И говорит, что готова «дать ответ». На какой вопрос, интересно?
* * *
Крошечная нянька сидит неподалеку от нас и делает вид, что дремлет. Не слишком убедительно. Верят ей, по-моему, только лягушки…
И только каменные.
— Он не трогал меня, — Туснельда поднимает голову. Взгляд прозрачный и твердый.
Словно лед, что привозят с вершины Альп — для римских застолий.
Куски льда опускают в чаши с вином. Потому что вино лучше пить охлажденным.
— Неужели я поверю в то, что мужчина может устоять? — говорю я. — Не считай меня дураком. Не надо.
Пауза. Долгая-долгая пауза. Я устал.
— Он был болен, — говорит Туснельда. — Твой брат. Об этом мы хотели говорить…
— Что?
— Болен. Смертельная болезнь, понимаешь?
Я смотрю на нее и — понимаю.
Так вот почему я нашел в вещах Луция амулеты для хорошего здоровья! Много амулетов — я еще удивился тогда. Луций и побрякушки!
Убедительно.
Когда такой человек, как мой брат, хватается за малейшую надежду — означает, что болезнь страшна, уродлива и шансов нет.
Смерть. Интересно, Луций ждал ее прихода? Особенно когда ворочался по ночам в постели и смотрел в потолок? Белый, расколотый трещиной, похожей на молнию…
Туснельда молчит. Я беру ее за запястье — тонкое, нежное. Прикасаюсь губами.
— Я бы не удержался.
Она выдергивает руку, смотрит на меня исподлобья. Серые глаза сейчас темные, как морская глубина.
Мне становится стыдно. Какое непривычное чувство, да, Гай?!
— Он очень хотел, — говорит Туснельда негромко. — Но… боялся меня заразить. Боялся сделать зло.
Желание женщины — это человеческое выражение страха смерти.
Даже зная, что умирает, мой брат оставался самим собой. Благородным человеком, настоящим римлянином…
Да, кое-что я все-таки знаю о своем брате.
— Что это было? — спрашиваю я.
Германка поднимает голову:
— Что?
— Чем он болел? Как это называется?
Туснельда берется за светлую косу, теребит ее.
— Я не знаю. Твой брат, он… мало говорить. — Разволновавшись, она снова начинает делать ошибки.
Я смотрю на ее чистый лоб. На ее косу. Я хочу подойти и взять германку за затылок, притянуть к себе. Почувствовать вкус ее губ и забыть обо всем…
Но я, к сожалению, упертый сукин сын.
Поэтому я говорю:
— Что-то он все же сказал?
Туснельда качает головой. Я говорю:
— Помоги мне. Пожалуйста.
Молчание.
— Несколько раз твой брат ходил в Ализон, в квартал торговцев. Он говорил — там живет философ. Который колдун.
Колдун? Даже так?! Луций, который высмеивал ярмарочных колдунов, как дешевых мошенников!
— Этот философ лечил его — тайно. Это болезнь, о которой другим людям знать нельзя.
У великого Цезаря была падучая. Человек бьется в припадке, изо рта идет пена… Не самая лучшая болезнь для политика. Извергая пену и катаясь по полу, довольно трудно вызывать у людей симпатию. Неужели Луций?..
Я представляю брата, бьющегося в припадке. Лицо изуродовано гримасой, изо рта летят клочья пены…
Проклятье, проще представить его в сенате!
Качаю головой. Нет. Падучая не смертельна — если не откусить себе язык, конечно, и не захлебнуться кровью…
И общаться с женщиной она не мешает.
Тут явно было нечто иное… Но что?
— Врач? Где, говоришь, он нашел врача?
— В Ализон. Он не врача находить… он находить философ. Тайна чтобы.
Я киваю.
— Как его зовут, этого философа?
Она качает головой. Впрочем, я и не рассчитывал.
— Римлянин Гай, — говорит Туснельда торжественно. — Твой брат, чтобы идти туда, надеть… надевать военную одежку. Грязный старый плащ. Как римский солдат.
Молчание. Мы стоим и смотрим друг на друга.
Я улыбаюсь, хотя мне хочется плакать.
* * *
— Квинтилион, — говорю я. — У меня к тебе еще одна просьба…
Управитель кланяется. Лицо невозмутимое.
— Как прикажете, господин легат. Готов исполнить любое ваше желание, господин легат.
Мгновение я медлю. Затем открываю рот, но Квинтилион меня опережает:
— Вам снова нужны молоток, веревка и центурион Тит Волтумий?
— Гм.
Пожалуй, насчет Тита Волтумия стоило бы подумать. Помощь старшего центуриона в прошлый раз мне очень пригодилась…
— Спасибо, но… нет. В этот раз мне будет достаточно шерстяного солдатского плаща. Такого, знаешь, погрязней и попроще…
