Он усмехнулся криво девчачьим глупостям, и тогда волной пришла боль.
Ара задыхалась и боролась, в её мышцах взрывались ледяные кристаллы, она умирала, и её агония повторялась в нём, как в зеркале. Тур ревел где-то там, внутри, — пока не оторвался, не стал серебристой тенью и не смешался с воздухом.
Зажигалка захлопнулась, выпала из руки и ушла глубоко в воду.
Долгое мгновение Вердалу казалось, что это он умер. И лишь затем он понял, что вместо этого стал свободен. Тогда он обернул ноги тканью изрезанного плаща, зашёл в реку и шёл вдоль берега, пока она уносила его следы.
В воде не отражалось никого, кроме него самого.
Можно было жить обычную жизнь, но что такое обычная жизнь — против судьбы Большого Волка?
В нём тогда навсегда что-то сдвинулось, или, быть может, сломалось. Столичный колдун-кровопийца сделал ему удостоверение и дал работу, — развозить по городам Кланов то документы, то артефакты, то принадлежности для запретных ритуалов. Это было рискованно, но Вердалу было плевать: он жил тогда от Долгой Ночи до Долгой Ночи.
Всякий раз он брал свежие документы и приезжал в город зенита. Снимал комнату в гостинице, среди нервных родителей и громких подростков. Сбрасывал сапоги перед лестницей, поднимался по ледяным ступеням, кланялся гобеленам и пил из чаши Принцессы Полуночи.
Большой Волк ждал его там, среди звёзд и цветных огней, в стороне от Охоты. Вердал бежал к нему; шёл к нему; он полз, он умолял, он кричал, и иногда ему удавалось коснуться волшебного меха, — но всякий раз случалось что-то, и Волк исчезал, а человек оказывался вновь и вновь среди бесконечного потока зверей.
Однажды ему показалось, что он видит серну, — прекрасную серну со шкодливыми глазами, которая могла бы идти по дорогам жизни вместе с ним.
Он кричал ей что-то, но ветер сносил слова.
Вердал становился старше, и храмовники начинали смотреть на него с удивлением, — взрослый дядька, а участвует в Охоте, как так? Он сочинял новые имена, придумывал пути для побега и надвигал пониже капюшон, и всё равно приходил, год за годом, и всякий раз уходил ни с чем. Он научился ускользать от зверей, которые желали с ним соединиться, и каждый год повторял один и тот же маршрут, — пока однажды, три года назад, в Новом Гитебе, он не оказался всё-таки связан с медведем и не встретил ту смешную девочку по имени Фетира.
Можно было остановиться тогда, но это значило бы — отказаться от всего, что он уже выбрал. Отказаться от своей судьбы. Обесценить всё то, чем он пожертвовал.
И это было, конечно же, невозможно.
Девчонка понимала что-то, пыталась сбежать, но он к тому времени понимал в побегах гораздо больше неё. Вердал убил Фетиру спокойно и дельно, без всяких особых сожалений: поулыбался, извинился, усадил в лодку, а потом ударил по голове веслом, завернул ещё дышащее тело в мешок из-под картофеля и скормил его жадной воде.
Вот только медведь тогда не ушёл. Вердал ждал, пока вода совсем не разгладилась, и всё смотрел на часы. Прошла минута, другая, третья, и девчонка никак не могла быть живой, — а медведь оставался с ним.
Это мог бы быть конец, если бы Фетира, поверив в сказку о счастливом будущем с парой, не рассказала ему про артефакт.
Вердал не сразу понял, что он такое. Он экспериментировал с ним и даже взялся изготовить копию, больше из любопытства, чем из каких-то особых надежд. Ни сам Вердал, ни Барт не были артефакторами, но они всё же поняли: артефакт делает так, что зверя как будто бы нет.
И в следующую Долгую Ночь Вердал вновь испил из чаши Принцессы Полуночи, и Большой Волк стоял на границе потустороннего, властный и великий. Он рыкнул на Вердала яростно, а звери расступались перед ним, как перед прокажённым.
Но ему вдруг стало легко.
Если нельзя сейчас стать Большим Волком, — не стоит ли пока быть всеми зверями сразу?
Глава 79
На следующий год он поймал мышь вдобавок к усыплённому артефактом медведю, и так стал первым известным истории троедушником. Барт был в совершенном восторге; Барт знал нужных людей, а нужные люди знали людей могущественных.
Так Вердал стал вдруг вхож в такие круги, о которых раньше только слышал, и те слова были сказаны шёпотом.
Его пригласили в каменный зал под колдовскими замками Огица, где на стенах были нанесены знаки. Его представили Тому Самому — таинственному человеку, никогда не снимавшему маски; его сделали приближенным к тайне и по-своему великим.
«Каким ты хочешь видеть мир?» — спросил вкрадчиво Тот Самый.
«Я буду Большим Волком,» — сказал Вердал, будто не поняв вопроса.
Вместо него говорил Барт: долго, пространно и сложными словами, что-то об уникальности предложения и послаблениях в цепях поставок. Кажется, они о чём-то торговались, почти как базарные бабы в дождливый день.
— Это не может быть Крысиный Король, — напряжённо сказала Матильда. Она сложила руки так, чтобы цепляться пальцами за локти, и от напряжения лунки ногтей её побелели. — Крысиного Короля никогда больше никто не ловил.
— Тш, — коротко бросила Летлима.
Вердал был не здесь: в его глазах бродил гулкий, пустой туман, за дымкой которого больше не было видно звёзд. Он лежал на полу, как поверженный древний воин, запечатанный заклинаниями; под носом виднелась тёмная дорожка запёкшейся крови; шрамы на лице казались размытыми, будто шов сварки на металле заполировали шлифовкой.
Он был — живой и успевший пожить, сросшийся со своей дрянной дорогой и уверенный в том, что она велика.
А Ара была прекрасна, будто Принцесса Полуночи. Ара была прекрасна, и её дорога оборвалась. Фетира могла бы летать вольной летучей мышью, если бы безразличные руки не отправили её на дно зимнего озера. Трис, может быть, позвонила бы Тридцатому, а Конрад взялся бы за ум, — и даже если бы у них вместе никогда не вышло никакой любви, у каждого из них в отдельности могло бы выйти хоть что-то.
И Арден…
Я запретила себе смотреть в ту сторону, и вместе с тем что-то во мне было настроено на него, как сломанный радиоприёмник, не способный поменять частоту. Я не смотрела, но знала: Арден так и сидит на храмовой скамейке, прижимая к носу лёд, быстро тающий и стекающий по татуировкам на руках вперемешку с кровью; его глаза сфокусированы на невидимой всем прочим точке; он весь застрял где-то между, и сова, сидящая перед ним на полу, тихонько пела что-то немелодичное.
Я не выдержала и обернулась. И ровно в этот момент александритовый артефакт заискрил и вспыхнул, выбросив в воздух пыльное облачко остатков запертой в нём силы.
«Я буду Большим Волком,» — повторил Вердал за обедом, который накрыли там же, в неуютном каменном зале.
«С чего ты это взял?» — лениво спросил Тот Самый.
