Что хорошо в Ардене, — он понимает намёки: хотя пару раз слегка морщил нос на презервативы, сейчас он послушно потянулся за бумажным квадратиком.
Я засмеялась, — легко и расслабленно. Мне было легко с ним, но не так, как бывает легко пьяной; это была та лёгкость, какая ждёт, когда ты окажешься на своём месте. Он целовал меня бережно и вместе с тем постепенно теряя рамки, я ловила его руки и расстёгивала пуговки рукавов, сбрасывала с плеч подтяжки.
Мы так и шли к кровати, не расцепляя объятий. И — хотя я и ожидала чего-то резкого — никуда особенно не торопились: ласкали, целовались и подолгу просто смотрели друг другу в глаза. Я сама потянула его на себя, дразнясь и кусая губы, и, растворяясь в нём, украдкой любовалась крошечными веснушками на сосредоточенном лице; он подхватил меня под поясницу, перевернул нас рывком, а я двигалась на нём медленно-медленно и жмурилась сладко, как кошка.
И потом, когда я снова лежала под ним, прикрыв глаза и пытаясь отдышаться, а он взволнованно заглядывал мне в лицо и пытался о чём-то спрашивать, — я шутливо ткнула его в бок и рассмеялась.
Наверное, я шла сюда столько лет ровно за этим: чтобы научиться быть рядом с ним свободной.
Глава 75
В самую долгую ночь небо горит тысячами цветных огней, и с последним лучом догорающего заката из-за ускользающей линии горизонта выкатывается на небо серебряная карета Полуночи.
Она запряжена призраками, в волосах Полуночи — собранная из звёзд корона, и за ней выбегают в чернильную тьму цветные призраки-звери.
Она мчатся там, в вышине, властные и неуловимые, роскошной кавалькадой; они свободны и наполнены силой; они бегут с запада на восток, изо всех сил приближая рассвет.
И однажды — если ты будешь достаточно смел — ты бежишь вместе с ними.
Меня отвезли в храм с самого утра.
Весь Огиц был разукрашен: между столбами тянулись широкими лентами гирлянды, а стёкла в фонарях заменили местами на цветные, узорчатые. В центре перекрыли движение машин, и важный водитель чёрной «Змеицы» махал патрулям пропуском, сияющим печатями.
И вот он, храм — высокий, сложенный из светлого камня и увенчанный массивным куполом. Рабочие споро разбирали леса: окно для Охоты закончили, видимо, только ночью.
Вокруг всё оцеплено, и изо всех углов на меня смотрели недружелюбные, нечитаемые взгляды суровых вооружённых людей. С крыши соседнего здания украдкой махнула рукой Пенелопа Бишиг, — вдоль бортика рядом с ней расселось никак не меньше двух дюжин горгулий; на вершине купола храма устроились спиной друг к другу две совы, мастер Неве и ещё одна, незнакомая.
Чуть вдали разрезал воздух лопастями зависший вертолёт.
Я сняла сапоги, умостила их среди прочих, стянула носки и сунула их в голенище. Встала босой на ледяные ступени, истёртые тысячами ног до меня.
Над огромными дверями, в тени сводов — фрески, цветные и яркие, и на них выложены из миниатюрных плиточек звери. Здесь есть Большой Волк и другие волки, и лисы, и медведи, и мыши, и крысы, и вороны, и даже — так сказала Матильда — ласки, а между ними стоит, подняв руки к небу, прекрасная Полуночь, наместницей которой мне предстоит быть сегодня.
Я поклонилась фрескам, и, хотя положено шептать молитву, промолчала: слова всё никак не складывались у меня внутри.
В самом храме было сумрачно, только из окна в куполе шёл рассеянный белый свет. Все стены увешаны гобеленами со сценами из истории Лесов, но в темноте их не видно; я различала только младших служащих, развешивающих по залу крошечные фонари. Здесь гулко, пусто, и всякий звук поднимался в купол и многократно повторялся в нём.
— Это великая честь, — торжественно сказала женщина, плотно замотанная в храмовую рубаху, и купол разнёс её слова властным эхом. — Это великая честь и большая ответственность, и каждый год мы выбираем Принцессу из лучших дочерей Леса. Действительно ли это ты?
Я совсем не чувствовала себя лучшей. Масштабный и величественный, храм давил меня таинственной, неслышной силой, живущей в этих стенах; что им — моя жизнь, что им — мои глупые чаяния, что им — мои попытки спорить с Полуночью?
— Извините, — тихо сказала я.
Женщина улыбнулась, и голос её смягчился.
— Тебя привела сюда Полуночь, Кесса Данале, ласка из дома белок, дочь медведя и горлицы, дитя вольных дорог. Я научу тебя быть Принцессой.
Она так и не представилась и говорила странно, напыщенно, как будто бы вся состояла из старых храмовых книг, которые пытались в человеческом языке подражать изначальному. Но учила она хорошо, и объясняла понятно, да и не такая это сложная задача — стать на несколько часов принцессой.
Мне объяснили, где стоять, — сановники и мрачный росомаха из Волчьей Службы долго рассчитывали точку, с которой подросткам будет легко взойти на небесную дорогу и которая при том хорошо бы простреливалась. Я терялась в огромном зале, оступалась, нервничала и несколько раз переспросила: что будет, если я встану на шаг левее? — и тогда храмовница, лукаво мне подмигнув, приклеила на выглаженные доски пола маленький кусочек красного скотча.
Ещё мне выдали медную чашу с выбитыми на ней узорами, влив в неё обычной воды, из бутылки.
— Достаточно крошечного глотка, — объяснила мне женщина. — Даже капли. Когда воды станет меньше, к тебе подойдут с графином.
Меня представили Фреру, молодому храмовнику с жгуче-чёрной бородой, будущему ответственному за графин. Всю церемонию он должен был стоять в тени колонн, а иногда подходить ко мне со спины и доливать воду в чашу.
— А как он узнает, что она кончается? — опять заволновалась я от парадности всего происходящего. — Что, если какой-то водохлёб…
Тогда мне показали хитро установленное в нише зеркало, отражающее для Фрера мои руки и чашу в них.
От меня не требовалось ничего особого: только улыбаться и подавать чашу. Неяркий рубин, вокруг которого свернули подготовленные заклинания, прикрепили к метке из скотча; достаточно было наступить на него, чтобы всё вокруг замерло.
— Вам не о чем беспокоиться, — уверенно сказал росомаха из Службы, — абсолютно всё под нашим полным контролем.
От этих слов у меня пересохло во рту.
Потом был поздний перерыв на обед, во время которого служащие обшаривали храм от подвала до самого шпиля. Мне предложили помыться, и две девушки помогли мне надеть огромное, тяжёлое белое платье с расшитым серебром длинным шлейфом. В мои волосы вплели цепочки с хрустальными каплями, меня окурили благовониями, а я уколола палец иглой:
— Возьми мою кровь, чтобы связь уснула и забылась, чтобы написанную дорогу заволокло туманом… чтобы я стала свободна от всего, что придумано для меня… чтобы…
Я сунула артефакт под платье, и мне подали медную чашу.
— Нужно несколько твоих слёз, дочь вольных дорог, — мягко сказала мне храмовница.
