Я, такая, красивая, в платье… Ага, Снегурки…
Сашка, все!
Приди в себя!
И вали. Вали уже отсюда!
Я делаю движение, чтоб мягко перекатиться на край кровати, и в этот самый момент здоровенная лапища перехватывает меня за талию и по-медвежьи уминает под горячий бок.
Успеваю только глаза вытаращить от неожиданности и легкой паники.
Мама…
Надо же, размечталась, овца…
Нужно было сразу валить, как проснулась, а не спину своего случайного любовника разглядывать!
Мужик, Виктор, так его зовут. Красивое имя, Виктор. Победитель, значит. Или защитник? Не помню, как переводится, блин…
И почему тебе эти глупости в башку лезут именно сейчас, Сашка?
Так вот, Виктор, судя по всему, даже и не просыпается. Просто захотелось мягкую теплую зверушку потискать, вот и пригребает к себе поближе в полусне.
А ты, зверушка, притихни теперь и молись. Чтоб продолжал спать.
Тогда можно будет тихооонечко… Ай!
Ладонь, полностью накрывшая мой живот, скользит ниже, по-хозяйски так, нагло! Прямо между ног! А там, вообще-то, натерто! И очень живо откликается на такое вот вторжение!
Крупный палец настойчиво раздвигает припухшие складки и проникает внутрь. Словно проверяя, как там дела. Рады ли ему.
И убеждаясь, что да. Рады.
Несмотря на бурную ночь, на то, что непривычный к таким нагрузкам мой бедный организм болит с разной степенью интенсивности в разных местах, и там, внизу, между прочим, тоже, но ощущение горячего мощного тела на мне, сильных наглых прикосновений знающего, что делает, мужчины, творят свое гнусное дело.
Я захлебываюсь воздухом, тихо шиплю сквозь зубы от остроты и жгучести грубой ласки, сама не понимая, когда успеваю раздвинуть шире ноги, позволяя уже двум пальцам проникать в меня, делать так хорошо, так больно. Так мало.
— Снегуркаааа… — хрипит Виктор, а я мимолетно думаю, помнит ли он, как меня зовут? И так ли это сейчас важно?
Он полностью наваливается сверху, прижимает животом к кровати, как-то очень быстро и невероятно мягко скользит по уже разведанной дорожке своим здоровенным членом, и мне остается только зубами в подставленное мощное запястье впиться. И выгнуться, принимая его в себя полностью.
Виктор обхватывает меня одной рукой, позволяя кусать и облизывать свое предплечье, переплетает пальцы второй руки с моими, я тут же цепляюсь за него с удвоенной силой, как за якорь в бурном море, утыкается горячими губами в висок и двигается, двигается, двигается все это время! Неторопливо и мощно, кажется, с каждым толчком наполняя меня собой все больше и больше.
Мне горячо, тяжело, не хватает воздуха, не хватает сил хоть как-то реагировать на его ласку, кроме поскуливания еле слышного и мягких укусов в руку. Он полностью опутал мое тело своим, и движения такие обволакивающие, глубокие. Задевают во мне что-то настолько чувствительное, что каждый раз — как микровзрыв кайфа.
Ааааа… Черт… Я так на него подсяду, как на наркотик!
Это же… Так же нельзя! Так просто нельзя!
Я задыхаюсь, бормочу какие-то совершенно глупые слова, о чем — то упрашиваю, кажется, еще, прошу, еще, еще, еще, чтоб не останавливался, чтоб не прекращал это…
Я не знаю, сколько проходит времени, он словно машина неутомимая, чувствуется, что ему тоже все это дико нравится. Он бормочет, какая я классная, маленькая и нежная, настоящая Снегурка, светленькая снежинка, а мне каждое его слово — словно маленькая сладкая смерть от удовольствия. И голос его, такой хриплый, такой низкий, и запах его, перемешанный с запахом секса, это все — чистый незамутненный приход от кайфа.
И я плавлюсь, умираю и возрождаюсь заново. И так снова и снова.
А когда он ускоряется, неожиданно, но так же, как и до этого, тяжеловесно и сильно, я взрываюсь.
И, кажется, кричу. Потому что выдерживать это все больше не в силах.
Он следует за мной, выдыхает в висок, поворачивает меня к себе за подбородок, жадно и долго целует, окончательно этой сладкой лаской утаскивая в проспать.
Мы так и засыпаем, обнявшись, в это чудесное новогоднее утро. Он только чуть смещается, чтоб дать мне возможность дышать.
Я, сладко уставшая, вымотанная, измученная долгим сексом. И он, абсолютно довольный.
Просыпаюсь примерно через пару часиков, и несколько секунд не могу толком разлепить ресницы, настолько ярок отраженный от снега солнечный свет, льющийся из окон.
В этот раз, без размышлений и всяких нежностей, соскальзываю с кровати и практически ползком двигаюсь на поиски кабинета.
К счастью, схему я помню хорошо, кабинет нахожу сразу.
Там переодеваюсь в свое шмотье, прихватываю рюкзак, вытираю все поверхности, до которых могла дотронуться и, особенно тщательно, стол, помнящий творящийся на нем ночной новогодний разврат.
Оставляю все побрякушки. Практически с ненавистью, с клоком волос выдираю проклятую корону.
И ухожу тем же путем, что и пришла. Через гараж.
Радуясь тому, что Виктор еще с ночи поднял обратно роллставни. А еще тому, что так легко отделалась.
Я не жалею ни о чем. Ни о случившемся сексе, о таком грех жалеть, вспоминать надо, наоборот, по праздникам.
Ни о том, что не взяла ничего из его дома, хотя именно за этим и шла, и теперь Ванька, который навел меня на этот дом с единственной задачей, взять флешки из сейфа в кабинете, будет орать и предъявлять.
Этот придурок может делать, что угодно, потому что, несмотря на мою недалекость и дурную веру в детдомовское братство, я все же имею инстинкт самосохранения. И кое-какие мозги.
И брать что-либо в доме человека из Конторы…
Нет уж.
Ванька меня подставил, скот, не сказал, к кому я иду.
Виктор был более откровенен. Я не успела толком разглядеть его должность, но вот звание подполковника ФСБ прочла четко в небрежно раскрытых корочках.
Он их мне показал после того, как трахнул на столе в кабинете. И перед тем, как унес дальше трахать в спальню.
Так что, хорошо, что выбралась, и хорошо, что невредимая.
Понятное дело, если захочет меня найти подполковник, то найдет. Кроме пальцев, кстати, ни в одной базе не зарегистрированных, потому что у меня приводов в полицию не было, там полно моего эээ… биоматериала осталось. Но я надеюсь, что ему не придет в голову меня искать.
До сейфа я не добралась, все цацки вернула, а за то, что влезла без разрешения в его дом, отплатила сполна.
Мы в расчете.
А вот с Ваньки я спрошу.
Моральный, мать его, вред.
Не рассказывать же придурку, что никакого вреда не было?
