А у меня Лапа и мама.
Лапа, конечно, феерически меня подставила, выйдя в сеть, когда запрещено было. Но винить ее до конца я не мог.
Просто надо осознавать, что не все в этом мире понимают механизмы интернета, не все осознают современную реальность.
Лапа была уверена, что поступает правильно, что все сделала безопасно, потому что не со своего айпи выходила в сеть.
Ей невдомек, что ее присутствие легко проверить по следам. Это если заморочиться и отслеживать ее рабочий чат.
А тут даже не пришлось этого делать.
Маленькая Анечка, безумно любившая свою учительницу по шитью и просвистевшая отцу все уши о милой Ирине, оказалась дочерью моего старшего брата.
Совпадение, чтоб его.
Словно папаша там, в аду, где ему, надеюсь, на редкость херово, специально нас сводил.
Чтоб уже разобрались между собой, в ком больше беркутовской крови.
Кто достоин остаться на этом свете.
Ненавижу, блядь.
Не могу успокоиться никак, стоит вспомнить этого урода. Не брата, нет.
Отца.
Его проклятая кровь отравляет, сводит с ума.
Хорошо, что я. Это все осознаю. Нужно убить в себе папашу навсегда.
Я протираю лицо левой рукой. Правая еще в гипсе.
Четыре пальца мне сломал брат. Несколько ребер, по почкам так вдарил, что я кровью неделю мочился. Но все равно, я для Беркута хорошее место на городском кладбище выбил. Могилку оформил, памятник заказал… Так с Беркутом общаться гораздо приятнее.
Когда он в могиле.
После похорон я тут первый раз.
Зацениваю качество работ в новом доме для брата.
— Знаешь, брат, я поправляю венок из пластиковых цветов, я рад, что Лапа к тебе попала. Ну что толку от моих способностей и возможностей, если бы мою девушку какие-нибудь чурки сцапали и тут же отдали. А смотри, как получилось. Вместо того, чтобы девок насиловать и скальпелем резать, ты спокойно мертвым лежишь. Значит, не зря меня Демоном назвали, польза от меня есть. Ты как думаешь?
Усмехаюсь, сглатываю ком в горле.
— Молчишь? И ты не представляешь, Славик, как. Это хорошо.
Шум широченных шин по асфальту звучит деликатно.
Кого сюда принесло еще?
С братом поговорить не дадут.
Смотрю в сторону ограды. Между высоких елей тормозит черный внедорожник.
Из него выходит Кирсан. В летчицкой куртке на меху. В кепке, что его старит и даже делает похожим на какого-то политического деятеля.
Смотрит по сторонам… Правильно, Кирсан, тебе есть чего опасаться… Да и привычки не пропьешь. Шагает быстро ко мне.
Скалится, как обычно. Сучара. Питер сказал его любить. Но Питер мне больше не указ, я на него теперь только фрилансю. Так что похер.
Я опять смотрю на могилу, на мраморное надгробие с изображением атакующего беркута, и даже не поднимаюсь со скамейки, чтобы поприветствовать товарища Кирсана. На хер пошел бы он. Вот что приперся? Я, сука, брата поминаю, мне его видеть не хочется.
— Добрый день, Ольгович.
— Ага, нехотя отзываюсь я.
И вдруг Кирсан хлопает меня по плечу.
Это что сейчас было?
Едва сдерживаюсь, чтоб не оскалиться злобно.
Сочувствие проявляешь, сучара? Не поверю ни за что.
И точно, стоит только подумать, как раздается спокойный голос надо мной, без особого выражения даже, словно допрос проводит:
— Ну, как тебе, Ольгович? Понял, каково это, убить человека?
Сучара. Припоминает мне наш разговор. Ну да, теперь я знаю, каково это.
Хотя.
Если отвечать на его вопрос прямо, то я не понял, как оно… Я просто не заметил, как. Это произошло и толком не осознал. Быстро и кроваво.
Возможно, если бы пришлось отвечать, то.
Но суда не будет. Мне нарисованы пределы допустимой самообороны, и оспорить этот момент некому. Не придет родня Беркута ко мне вопросы задавать… Вся его родня здесь, у памятника с атакующим беркутом.
Дочка маленькая, бабка старая.
Так что нет, Кирсан, не знаю я, каково. Это на самом деле.
— Не знаю, как человека, тихо отвечаю я. Я брата убил.
— Беркут был тебе братом? усмехается Кирсанов и дружески хлопает по гипсу.
— А то ты не знал… И чего играет, сука?
— Я не об этом.
— А я об этом.
— Мы с тобой всегда на разных языках говорили.
— Да, мне похуй, что приперся? не выдерживаю, грублю.
— По делу, Ольгович, не плачь только, что Славку-маньяка потерял, издевается Кирсан.
Я смотрю на него и холодно усмехаюсь. Ну давай, сука, беси меня.
Довольная рожа растянута в улыбке. А потом улыбка резко исчезает.
Он сует руки в карманы, еще раз оглядевшись, начинает перекатываться с носка на пятку, до дичи меня раздражая. Еще присвистывает какую-то бесящую хуйню, вроде немецкого марша.
— Что за дело? не выдерживаю я.
— Бабка Беркута копыта откинула. У него дочь осталась. Беленькая такая, глазастенькая. Милаха. Прям, как ты.
— Анечка? выдыхаю я.
— Да. Знаком?
— Лапа знакома. Где ребенок?
— Со мной.
Я резко встаю.
Нет, Кирсан отец опытный, я просто не хотел… А может наоборот нужно показать девочке, что папа умер, и я его похоронил?
Я замираю, глядя на внедорожник, откуда один из охранников Кирсана выводит маленькую девочку в сером пальто и белых сапожках.
— Беркут в детский сад и школу ее не отдавал. Она немного одичавшая. Людей боится, ничего не говорит, поясняет Кирсан.
Анечка отрывается от охранника Кирсана и бежит мне навстречу. Радостная, улыбается. Действительно милаха. Беленькая, симпатичная. Бежит ко мне, видно, издалека приняв меня за отца. А потом понимает, что я не папа. Останавливается, с опаской меня разглядывая. Я делаю шаг к ней навстречу и присаживаюсь, чтобы быть с ней на одном уровне.
Протягиваю руки.
— Я родной, говорю я ребенку, я твой дядя.
Аня хмурит бровки, как мы с Беркутом. Заглядывает за мою спину, на могилу.
— А почему красиво? очень медленно подходит ко мне. Боялась, робко совсем, Но идет навстречу. Я жду, пока не достигает моих рук. Аккуратно беру ее к себе, и с Анечкой на руках поднимаюсь. Она боится. Пока боится. Она еще не знает, что дядька может заменить отца и стать самым близким человеком. Я-то знаю.
