Чем больше я думала о том, что сказала Васька, тем больше уверялась, что она права. Оставалось лишь убедить в этом Кошмарыча, а что он может не согласиться, я не сомневалась.
Хорошо ли плохо ли, но у меня были все шансы десять раз передумать до урока у мастера кошмаров, потому как по расписанию до него стояли еще два урока.
– Интересно, почему сегодня снова кошмары? – Джейн недовольно поморщилась, разглядывая расписание. – Другие предметы по разу в неделю, и только эти кошмары чуть ли не каждый день.
Я разглядывала своих одногруппников, силясь рассмотреть в них те отличия, что неизбежно должны были появиться с новым опытом, таким, как союз с теоретиками, у каждого ведь появился свой особый человек, которого всем остальным не увидеть. Да, каждый из нас жил своей реальной жизнью, совершенно не такой, как прочие, но это меня не волновало. Такой вот парадокс.
– Кошмары – самый простой уровень снов и в то же время самый популярный, – неожиданно ответил ей Мортимер. – Он весь на эмоциях, и порой при удачном попадании в яблочко не нуждается в качественной обработке. Вроде тех же снов с падениями с высоты – сновидцу и в голову не придет анализировать, насколько реален каньон, с которого он свалился, слышен ли шум водопада и холодят ли брызги от него.
– Получается, кошмары – основы прочих снов? – заинтересовался Дмитрий. Вот странно, с одной стороны, он производил такое впечатление, что хотелось уточнить у него отчество, с другой, он совершенно свободно разговаривал с Мортимером или Аней как будто со взрослыми. Я же просто не понимала, как можно не видеть, что они всего лишь дети. Вероятно, довольно смышленые, раз попали сюда, но только дети – и этого не отнимешь, пока они не вырастут.
– Вроде того, – согласился мальчик. – И именно кошмары чаще всего бывают дикими снами, не теми, которые создают морфы. Их в целом не слишком много осталось, но они еще есть. Часть, конечно, просто калька происходящего с человеком в реальности, а вот вторая часть – кошмары. Некоторые магистры полгода до выпуска тратят на поиск и приручение таких снов. Это засчитывается как выпускная работа.
– Приручение? – заинтересовалась Аня. Глаза у девочки горели. К гадалке не ходи, она вообразила себя отважной охотницей на дикие кошмары.
– Ага, – кивнул Мортимер. – На пятом курсе учат, как просочиться в такой дикий сон и зацепиться в нем, создав что-то, чего в этом сне раньше не было. И всё, он уже не ускользнет, можно лепить из него нормальный кошмар, эмоциональный, свежий и в то же самое время не опасный. Дикие кошмары опасны тем, что их никто не контролирует, и они могут привести даже к смерти его участников.
– И откуда ты всё это знаешь, – прищурился Вячеслав. Прямо с языка снял, меня это тоже заинтересовало.
– Слышал, – коротко ответил Мортимер, и больше мы от него ничего не добились до начала урока. А с приходом преподавателя и вовсе забыли о своих вопросах.
Я считала, что Жюль непозволительно, просто неприлично красив? Я просто не видела преподавателя по новому предмету! С трудом отведя от него взгляд и усилием воли закрыв рот, я глянула в расписание. Аббревиатура АЧЭОС мне ничего не сказала. Только страшно стало.
– Мой предмет называется «Аспект чувств в эмоционально-окрашенном сне», – начало это чудо. Надо же, а я не знала, что волосы по-настоящему могут отливать золотом, а глаза быть такими синими как море! – Также я веду факультатив по значению деталей для эмоционального сна.
Факультатив! Вот! Я буду ходить к нему на факультатив и вообще пойду к нему в личные ученицы и буду лучше всех знать ответы на любые вопросы.
Чудо откинуло прядь волос и широко улыбнулось нам. Или мне лично. Наверное, всё-таки мне. Если бы с такими зубами рекламировали пасту, я бы покупала её, даже если бы она была со вкусом гнилой капусты.
– Зовут меня мистер Совершенство, – продолжил наш преподаватель. – И сегодняшний урок посвящен формированию критического взгляда. Если вы планируете работать с сильными эмоциями, вам следует научиться абстрагироваться от них. Вот сейчас для начала вам следует перестать слушать мой голос, и начать слушать, что я говорю. Вы немедленно должны собраться и составить список того, что и почему вам во мне не нравится.
Мы же продолжали пялиться на него. По крайней мере, я точно. Не знаю, что до остальных – я никак не могла себя заставить посмотреть на других. Неожиданно откуда-то слева раздался шорох, словно кто-то открыл тетрадь и начал писать.
– Анна Васильевна, – обрадовался мистер Совершенство так искренне, что я с трудом подавила в себе желание придушить старушку. – Как вы справились?
– Вы, конечно, красавчик, – отозвалась Анна Васильевна. – Прямо как с картинки. Да только стара я для таких красавчиков, и дома у меня муж есть.
– Идеально! – пуще прежнего обрадовался мистер Совершенство. – Наличие крепких чувств в реальности и верное оценка собственных возможностей – лучший вариант. Кто еще?
Кто-то еще зашелестел тетрадкой.
– Ваш вариант, Сергей? – обратился к нему мистер Совершенство.
– Мне девчонки нравятся, – чуть смущенно ответил тот. Наши соседи пришли в движение. Похоже, этот простой ответ вывел из ступора практически всех. Наверное, остались мы с Джейн и Аня. За мелкую я больше всего переживала – в её возрасте я могла без памяти влюбиться даже в кого-то вроде моего первого куратора Паши.
Отвлекшись на гипотетические переживания Ани, я почувствовала себя свободнее и вспомнила, что терпеть не могу таких вот красавчиков. Что со мной такое? Мне вообще брюнеты нравятся! И моложе! Этому же не меньше тридцати, куда мне такой старикан?
И я уже совершенно спокойно раскрыла тетрадь, чтобы начать записывать. Если так подумать, то мне еще и повыше нравятся. И потощее.
– Немного усложним для наших молодых людей, – внезапно произнес мистер Совершенство и принялся массировать свое лицо. Я даже писать перестала, так удивилась. Самое интересное, что касался он только лица, но менялся целиком. Он стал чуть ниже, в плечах его пиджак обвис, зато рубашка натянулась.
Пара минут – и перед нами была такая же прелестная златовласая девушка.
– Пишем дальше, не отвлекаемся, – ласково своим же голосом сказал мистер Совершенство нам, и я снова нырнула в тетрадь.
К концу урока так или иначе все что-то написали. Кроме Мортимера. Об этом нам сообщил сам преподаватель.
– А ты почему не писал, Морт? – поинтересовался он.
– А вы мне вообще ничем не нравитесь, – отозвался мальчик. – Какой вообще смысл всё описывать?
Мистер Совершенство ничуточки не обиделся и не расстроился.
– Индивидуальная непереносимость морока, иногда встречается, – пояснил он. – Это довольно хорошо для тебя, но плохо для обучения. Трудно научиться тому, что сам не понимаешь и не чувствуешь.
– Я справлюсь, – коротко ответил Мортимер, и преподаватель не стал с ним спорить.
