Австро-Венгрию Тардье откровенно ненавидел: «Австро-Венгрия едва не раздула пожар в Европе. С целью спровоцировать войну в 1910 г. из Вены покатился в Рим клубок темных интриг, но и они рано или поздно выводятся на чистую воду. В 1914 г. Вена предоставила Берлину случай, повод, средство. Отвечало ли это желаниям народов Австро-Венгрии? Нет, но германо-мадьярский синдикат располагал всем необходимым, чтобы сломить народную волю. Благодаря своей структуре, зиждившейся на угнетении, Австро-Венгрия могла предоставить Германии подкрепление в 50 миллионов человек. В руках Германии она была агентом шантажа против Италии, провокации против России, агрессии против Франции» (Андре Тардье «Мир»). Думал ли он в тот момент о «желаниях народов Австро-Венгрии», которым и придется расплачиваться за всё еще более сотни лет? Скорее всего, нет. Ведь народы и этнические группы для теневых политиков типа Тардье подобны шахматным фигуркам на доске.
Французский политик пишет, что «война сломила германское орудие, раздробив Австро-Венгрию, освободив нации, изнемогающие под скипетром Габсбургов, создав у порога Германии молодые государства, для которых новое пробуждение пангерманизма было бы равносильно смертному приговору, создав новый мир… открывающий перед Францией, победе которой он был обязан жизнью, широчайшее поле деятельности для созидательной политики» (Андре Тардье «Мир»).
Последние слова, по сути и являющиеся ключом к этому пространному, патетическому высказыванию, не оставляют сомнения в истинных мотивах Тардье, для которого в первую очередь произошел передел сфер влияния в пользу его страны. Франция, по мнению Тардье, превратилась в миссионера Восточной Европы, а все территории – в область ее политических интересов. У французского бизнесмена не было пророческих способностей Ллойд Джорджа, предвидевшего не конец разбитой Германии, а лишь начало ее новой агрессии. И едва ли он мог предвидеть не взлет Франции, а ее скорое падение от рук новых политиков – нацистов и фашистов.
Ночные интриги
Премьер Орландо старался быть очень осторожным на официальных переговорах. Стоило Ллойд Джорджу проявить раздражение по отношению к итальянским дипломатам, которые вели себя двусмысленно и не желали ставить свою подпись под соглашениями, и Орландо тут же упоминал спасительное имя Тардье и сообщал, что должен с ним посоветоваться. Это был способ выиграть время. 27 мая он вновь изловил в кулуарах Тардье со словами: «С этим делом надо покончить. Ждут, чтобы я внес предложение, но я не могу этого сделать. С другой стороны, я понимаю, что Франция колеблется, не желая брать на себя ответственность формулировать такое предложение, ибо, если дело провалится, ей не избежать упреков. Тем не менее я прошу вас с этим не считаться. Я прошу вас взять на себя эту ответственность, пойти на риск и предложить решение».
Тардье льстит такое доверие: в нем видят спасителя. На это и рассчитывает Орландо. Но Тардье тоже лицо протокольно зависимое, поэтому заручается согласием Клемансо. Уже к 10 вечера в отеле Эдуарда VII кипит работа: французы обсуждают проект соглашения. Постановления соглашения Тардье аргументирует доводами, и разговор затягивается до трех часов ночи.
Орландо в апартаменты не позвали, но связным выступает Креспи. Четыре раза он ходит в номер главы итальянской делегации и совещается с ним. В половине третьего ночи Орландо остается доволен текстом и сообщает Тардье, что его проект «представляет собою одну из серьезнейших основ».
Утром 28 мая, в 8 часов, проект показывают Клемансо, и он дает свое одобрение. В 9 часов утра полковник Хауз тоже дает согласие с одобрения Вильсона. В 10 часов Тардье подходит к Ллойд Джорджу, и он, хоть и с оговорками, одобряет проект. В полдень Хауз позвонил Тардье по телефону и подтвердил, что обстановка благоприятствует. В 17 часов вечера Вильсон даже обещает Орландо как-то повлиять на Королевство сербов, хорватов и словенцев по вопросу о территориях. Странное обещание. С чем оно связано? С закулисными интригами Тардье, который в США известен не меньше, чем у себя на родине? «Кажется, что мы близки к цели, – пишет Тардье. – Если поторопиться, дело будет благополучно завершено».
Но, видимо, не поторопились. И 29 мая идиллическая картинка рассыпается, как хрупкое стекло. Орландо предлагает внести поправки. А Вильсон понимает, что слишком много наобещал. Что касается Королевства сербов, хорватов и словенцев, то ему вовсе не выгодно мириться с соглашением, поэтому его руководство на словах старается не перечить главным фигурам, но и торопить процесс не хочет.
«Время упущено, – сетует Тардье. – Случай, который следовало бы использовать, более уже не представится».
Он прав: очень скоро поэт Д’Аннунцио своим силовым рейдом окажет итальянцам «медвежью услугу», а Вильсона от переживаний разобьет инсульт. Так бесславно закончится судьбоносный 1919 год.
Экзамен для Вудро Вильсона
Возвращаясь в своих мемуарах к Сен-Жермену и всем бурным событиям 1919 года, член британской делегации Гарольд Никольсон говорил о сделанной ошибке, которая была вызвана политическими трениями между англичанами, французами, итальянцами и особой позицией президента США Вудро Вильсона, ощущавшего себя то миссионером в отношении Европы, то подневольным человеком, на которого обращены сейчас все взгляды: «Ничто не могло скрыть того основного факта, что выполнение обязательств тайного договора нарушит принцип самоопределения и поставит под власть Италии около двух миллионов людей вопреки их собственной воле. <…> Я передаю это чувство так, как оно переживалось мной в ту пору. Я вполне понимаю, что нам было удобно выбрать именно такую неприятную операцию для проверки хирургического искусства г. Вильсона. Я не считаю, что мы были правы, бескорыстны, искренни или даже честны, поступая таким образом. Я говорю лишь о том, чтó фактически было сделано нами. <…> Для итальянцев было неудобно, что их требования распространялись на те части бывшей вражеской территории, население которых вызывало теплые чувства в сердцах представителей присоединившихся и союзных государств».
Еще весной 1915 года было очевидно, что придется решать судьбу нескольких народов, населявших земли, которые затребовали итальянцы. Это были составлявшие в Южном Тироле большинство австрийские немцы и составлявшие в Далмации и Фиуме половину славяне. Но на втором годе войны было не до них, надо было решать, как привлечь к себе побольше союзников. Собственные цели и задачи были важнее мнения этнических меньшинств. Впрочем, Далмацию и Фиуме, хоть и не без приключений, удалось у итальянцев отвоевать и передать новому образованию – Королевству сербов, хорватов и словенцев. С Тиролем и Триентом (Трентино) вышло иначе.
«Каковы бы ни были мотивы, которые привели президента к решению передать Тироль в руки Италии, последствия этой передачи были гибельны, – пишет Никольсон. – В первые же дни конференции президент пожертвовал принципом национальности в случае, когда никаких оправданий для такой жертвы не существовало, кроме аргумента стратегической необходимости. Он, очевидно, сделал эту уступку безвозмездно, не требуя взамен каких-либо заверений. Поступая так, он тем самым как бы одобрял Лондонский договор. С самого начала, таким образом, он скомпрометировал свой моральный престиж и авторитет своей делегации. Если Вильсон мог проглотить Бреннер, он мог проглотить и все остальное: моральное последствие этого впечатления едва ли может быть преувеличено. Даже в практическом отношении, независимо от моральной точки зрения, его уступка была опасным заблуждением» (Гарольд Никольсон «Как делался мир в 1919 г.»).
