— Хорошо, что вы не улетаете сегодня вечером, — сказал он. — В аэропорту, наверное, сейчас полная неразбериха.
— В такую погоду лучше находиться на земле, вы правы.
Он метнул в ее сторону насмешливый взгляд.
— А я думал, вы бесстрашная.
— С чего вы взяли?
— Да глядя на вас. Вы так старательно работаете над этим имиджем. Всегда начеку.
— Вы опять пытаетесь влезть ко мне в душу. Это ваше любимое занятие?
— Просто привычка. Я занимался этим в Заливе. Психологическая обработка противника.
— Но я ведь не враг, кажется?
— Я никогда не считал вас врагом, Джейн.
Она посмотрела на него и в очередной раз залюбовалась идеальными линиями его профиля.
— Но вы мне не доверяли.
— Я вас плохо знал.
— Выходит, вы изменили свое мнение?
— А почему, как вы думаете, я пригласил вас в Вашингтон?
— О, я не знаю, — усмехнулась Риццоли. — Может, соскучились по мне и захотели увидеть?
Его молчание повергло ее в смятение. Она пришла в ужас от своей тупости и наивности — качеств, которые она презирала в других женщинах. Она уставилась в окно, словно стараясь укрыться от его взгляда, его голоса, собственных глупых слов, до сих пор звучавших в ушах.
Впереди наконец наметилось подобие движения, и автомобили зашуршали по лужам.
— Если честно, — произнес Дин, — мне действительно хотелось вас увидеть.
— Неужели? — небрежно бросила она. Уже однажды выставив себя на посмешище, она не собиралась повторять ошибку.
— Я хотел принести свои извинения. За то, что сказал Маркетту о вашем служебном несоответствии. Я был неправ.
— И когда же вы это поняли?
— Не могу сказать, что это случилось в какой-то определенный момент. Я просто… наблюдал за вашей работой день за днем. Видел, как вы сконцентрированы. Как нацелены на результат. — Он добавил, уже тихо: — А потом я понял, что вам приходилось преодолевать с прошлого лета. Раньше я даже не догадывался.
— И наверняка подумали: «Тем не менее ей удается справляться с работой».
— Вам кажется, что я вас жалею, — сказал он.
— Знаете, не очень-то приятно слышать о себе: «Посмотрите, как многого ей удалось добиться, учитывая ее состояние». Что ж, тогда вручите мне олимпийскую медаль. Как самому психологически устойчивому копу.
Дин тяжело вздохнул.
— Вы что, всегда ищете подтекст в каждом комплименте, в каждой похвале? Джейн, иногда люди говорят то, что думают.
— Уж вы-то можете понять, почему я скептически отношусь к вашим словам.
— Вы до сих пор считаете, что я что-то недоговариваю?
— Честно говоря, не знаю, что и думать.
— Конечно, ведь вы ни в коем случае не заслуживаете искреннего комплимента от меня.
— Я понимаю, о чем вы.
— Может, и понимаете. Но все равно не верите. — Он затормозил на красный сигнал светофора и посмотрел на нее. — Откуда этот скепсис? Неужели так тяжело быть просто Джейн Риццоли?
Она устало усмехнулась.
— Давайте не будем углубляться в эту тему, Дин.
— Это что, проблема женщины-полицейского?
— Вот видите, сами все знаете.
— Но ваши коллеги, кажется, уважают вас.
— Есть весьма заметные исключения.
— Ну, это как всегда.
Светофор зажегся зеленым, и он опять сосредоточился на дороге.
— Работа полицейского, — начала она, — все-таки требует большого количества тестостерона.
— Тогда почему вы выбрали ее?
— Потому что плохо училась.
Они оба рассмеялись. Это был их первый общий искренний смех.
— По правде говоря, — сказала она, — я хотела быть полицейским уже с двенадцати лет.
— Почему?
— Полицейских все уважают. По крайней мере мне, ребенку, так казалось. Мне хотелось иметь нагрудную бирку, оружие — все то, что заставляло бы окружающих вставать при моем появлении. Я не хотела прозябать в каком-нибудь офисе, где стала бы невидимкой. Мне не хотелось быть похороненной заживо, быть пустым местом. — Она облокотилась на дверцу и устроилась поудобней. — Но теперь мне кажется, что анонимность — это не так уж плохо. По крайней мере Хирург никогда бы не узнал моего имени.
— Вы так говорите, словно жалеете, что выбрали работу в полиции.
Она вспомнила долгие ночи, проведенные на ногах, с подкреплением в виде кофеина и адреналина. Ужас, который охватывал ее при виде самых низменных человеческих деяний. Вспомнила она и о погибшем из самолета, дело которого до сих пор лежало у нее на столе как напоминание о ее никчемности. И о никчемности самой жертвы. Она подумала о том, что мечты иногда уводят в совершенно непредсказуемые сферы. В подвал сельского дома, где воздух пропитан запахом крови. Или в свободное падение из самолета. Но это наши мечты, и мы слепо идем за ними.
Наконец она произнесла:
— Нет, я не жалею. Это моя работа. Это то, что меня волнует, что вызывает во мне злость. Знаете, я очень часто испытываю злость. Просто не могу спокойно смотреть на трупы невинных людей. В эти минуты я становлюсь их адвокатом, воспринимаю их смерть как вызов, брошенный лично мне. Наверное, когда я перестану злиться, пора будет уходить.
— Не у каждого полицейского такой огонек в душе. — Он посмотрел на нее. — Мне кажется, вы самый увлеченный человек из всех, кого я знаю.
— Не так уж это хорошо, быть увлеченным.
— Вы неправы.
— А вы считаете, что это нормально, когда из-за собственной увлеченности ты готов сгореть на работе?
— Вы это чувствуете?
— Иногда. — Она уставилась на струи дождя, которые заливали ветровое стекло. — Наверное, лучше быть похожей на вас.
Он не ответил, и Риццоли подумала, не обидела ли она его, намекнув на холодность и бесстрастность. Но ведь и на самом деле он всегда производил на нее впечатление человека в сером. Он так долго оставался для нее загадкой, что сейчас ей захотелось спровоцировать его, заставить раскрыться, проявить хотя бы какие-то эмоции, пусть даже и не слишком приятные. Победить его неприступность.
Но, именно штурмуя такие цели, женщины и выглядят полными дурами.
Когда Дин наконец подъехал к отелю «Уотергейт», она приготовилась сухо проститься с ним.
— Спасибо за поездку, — сказала Риццоли. — И за откровения. — Она открыла дверцу, впуская в салон теплый влажный воздух. — До встречи в Бостоне.
— Джейн!
— Да?
