Если бы это сказал кто-либо другой, обида Болотаева была бы серьезной и, может, был бы конфликт. Однако на Даду Тота обижаться не может, она без шума и незаметно навела во всем боксе аптечный порядок, всегда приготовлена еда, уютно, и, главное, она ничего не требует, не просит и, вообще, незаметна, как в сибирский активированный день, тиха, если её не трогать. А вообще-то она часами напролет что-то вяжет. Этот процесс порою идет и ночью при свете ночника, и тогда Тота сквозь сон слышит, как нежно спицы пищат, словно мыши в углу играют. И что самое интересное, она почти что неревнива или делает вид, что не ревнует. По крайней мере, вечером, когда Тота возвращается, она сообщает, что заходила, к примеру, блондинка Вера, или брюнетка Люся, или ещё какая-либо дама, и это всё без видимых эмоций. А вот когда объявилась одна уж очень навязчивая аспирантка и Тота был в комнате, Дада засобиралась было прогуляться, хотя до этого даже боялась выходить, но Тота остановил её:
– Уже поздно и ветрено, – и обращаясь уже к аспирантке: – Что-то хотела сказать или спросить?
– Да, наша гостья не желает быть на нашем вечере? Как-никак, а восьмое марта, Женский день?
Тота явно смутился, губы сжал, молчит, а девушка продолжает:
– Ну, как говорится, молчание – знак согласия. Я за вами завтра в пять зайду.
– Она не хочет, – выдал Болотаев.
– Почему не хочет? – и обращаясь к Иноземцевой, делая акцент на первом слове: – Наш Болотаев такой талант. Он такие вечера устраивает.
– Я знаю, – вдруг сказала Дада, – но вряд ли смогу, да и настроения нет.
– Вот и поднимется настроение.
– Уже спать пора, – выпроваживает Болотаев гостью. И когда она ушла, уже не глядя в сторону Дады: – Тебе там делать нечего… Хотя… – Он задумался и выдал: – И я, если мог бы, с удовольствием не пошёл бы, но нельзя – обязаловка, партзадание.
– Так вы член КПСС? – удивилась Дада. – А было бы интересно посмотреть, как вы исполняете партзадание.
– Я тебе отдельно самое лучшее после вечера здесь покажу, – без энтузиазма пообещал Тота, на что она без упрека заметила:
– Да не волнуйтесь вы. Мне-то и на люди не в чем выйти. Тем более в Москве.
Наступила пауза. Он стоял. Она, как впущенная в дом жалкая собачка, сидела на самом краю кровати, прямо у входа.
– Я вас понимаю – пала на шею, – сказала тихо и чуть погодя: – Дайте мне в долг, я к подруге поеду.
– И где твоя подруга?
– В Воркуте.
– И сколько?
– Семь сорок – общий вагон.
Тота полез в карманы. Всё содержимое выложил на стол. Дважды пересчитал мелочь. Со злостью вывернул карман. Тут же стал стучать соседям в стенку:
– А ну быстро сюда, господа иностранцы!
К удивлению Дады, соседи моментально появились в дверях.
– Так! – командовал Тота. – Эту даму надо прилично прикинуть.
– Что именно, товарищ Тота?! – почти хором сказали иностранцы.
– Ну-у, – замешкался было Болотаев, а потом, как с барского плеча, даже махнув щедро рукой: – Всё!
– Всё – это что? – снова последовал вопрос.
– Так, туфли. Джинсы. Блузка, – сгибал он пальцы. – Далее кофта… что ещё? – Это он спрашивал уже у Дады.
Та лишь повела плечами: мол, ничего не надо. Однако Тоту уже не остановить:
– Ещё пальто, кожаное.
– Турция, Италия, Франция?
– Лучшее! И такое… э-э… помните вы одной чеченке достали? Такое… бордовое с воротником.
– О! Это две тысячи стоит.
Тота застыл, лишь кадык задергался.
– Ничего не надо, – вскочила Дада, – уходите, пожалуйста. – Она стала выталкивать соседей и, когда закрылась за ними дверь, уже другим тоном предложила: – Тотик, – так она его ласкала, – давайте выпьем чай.
На следующее утро, как завелось с появлением Иноземцевой, Тоту поутру разбудил аромат душистого чая. Выглаженный костюм, свежая сорочка, носовой платок, разбросанное содержимое карманов – всё сложено аккуратно.
Выйдя на улицу, Болотаев деньги пересчитал: как и накануне, ровно семь тридцать пять…
Пять копеек не хватило на дорогу Даде. И Тота даже не знал, хорошо это или плохо. В смысле что было бы лучше – уехать ей или остаться?
* * *
Конечно, задним числом все умны. Однако, уже сидя в тюрьме, Болотаев не раз вспоминал, что только одна Дада Иноземцева, когда он был уже, казалось бы, состоявшимся ученым-экономистом-финансистом и вообще вроде бы взрослым человеком, сказала ему правду.
Это было 8 марта 1989 года, время очень тяжелое, непростое. Кризис, даже крах, во всём и прежде всего социалистической системы. Огромная страна катилась к развалу. В магазинах пусто. Карточная система. Почти все одинаково бедные. И мало у кого есть платья и костюмы, как говорится, для выхода в свет.
А вот Иноземцева, скрытно от Тоты, появилась на вечере, и некоторых даже шокировало её цветастое (голубовато-розовое) шерстяное, вязаное платье и черные лакированные туфли на высоких каблуках. А она и так высокая, крепкая. Словом, приковала она взгляды. Однако она не стала демонстрировать себя, скромно села среди пожилых женщин, где-то в центре зала, и тут слышит, что, оказывается, её соседки по ряду долго ждали этого вечера, а точнее концерт Болотаева, который он дает дважды в год, на Новый год и 8 Марта.
Эта информация, по мнению Иноземцевой, была более чем впечатляющей. Прожив короткую, но очень жёсткую жизнь, Дада думала, что хорошо разбирается в людях, почти каждого может оценить. И в этом отношении, конечно же, Болотаева она ценила не только как мужчину, а прежде всего как человека творческого начала.
Это чувство, чувство не влюбленности, а поклонения перед талантом и, как ей казалось, природной интеллигентностью, возникло у Дады, когда она увидела, как выступал Тота в сибирском кафе. Однако полумрак провонявшего суррогатной водкой, табаком и рабочим потом поселковое приполярное кафе-забегаловка и сцена актового зала Академии финансов. И это, понятное дело, не Большой театр, но деньги есть и поэтому и инструмент, и реквизит, и костюм на Болотаеве – классная черкеска!.. У Дады даже дыхание перехватило от восторга, и она не заметила, как стрелой пролетел этот час искрометного выступления.
И ещё минут десять Болотаева просили на бис, и, пожалуй, громче всех проявляла эмоции потрясенная Иноземцева. И только когда Тота со сцены вдруг кинул букет роз в её сторону – не долетел, – она как бы очнулась, первой устремилась к выходу.
Всё же Дада думала, что Болотаев вряд ли её заметил, а тем более узнал, но он как только с тортом и цветами зашёл – от него слегка разило, – усмехнулся:
– А парик тебе тоже идет. Давно вооружилась?
– Да, для маскировки, – в тон ему ответила Дада.
