Мусечка оказалась на редкость стойкой. Еще в пересыльной тюрьме она родила ребенка, которого тут же и схоронила. То есть как схоронила – отобрали, и все. Сказали – умер. Она не стала уточнять. Ей было легче смириться со смертью младенца, чем представить, какое будущее его ожидает. Вместе с ним она похоронила свое прошлое: мужа, дом, счастье… Осталось лишь одно, что держало ее в этом мире, – дочка Леночка.
После ареста матери заботливое государство не оставило сироту, а взяло ее под свое мощное железное крыло и отправило в детдом. Леночка, тихая, скромная, пугливая, вдруг оказалась в мире, где каждый прожитый день – это достижение, каждый украденный кусок хлеба – подвиг, а если тот же хлеб, да еще посыпанный сахаром, – то это самое настоящее блаженство.
Все годы, проведенные в лагере, Мусечка мечтала найти Леночку. Каждый день, перед сном, разговаривала с ней, пела песни, просила прощения. И молилась, конечно. Барух ата адонай, элоэйну мелех хаолам… Так, как молилась в детстве, в своем далеком штетле, где даже синагоги приличной не было. Она молилась и верила, что однажды они встретятся.
И как ни странно, Бог услышал ее молитвы. А может, просто так сошлись звезды или сложились обстоятельства… Зависит от того, с какой точки зрения рассматривать эту ситуацию. После пяти лет заключения Мусечка вернулась-таки обратно и первым делом стала искать дочь. Делом это оказалось непростым, потому что Леночка скиталась из одного детдома в другой. Ее даже один раз попытались удочерить, правда, к счастью, вовремя отказались. Поиски Леночки заняли еще три года. Мусечка как одержимая объезжала детские приюты – методично, один за другим. Пару раз ей даже показалось, что она встретила свою Леночку – все-таки ребенок изменился, поди узнай ее среди тысяч коротко стриженных, затравленных, худющих детей, которые глядели на нее недоверчиво и вместе с тем с глубоко затаенной надеждой. Она даже хотела было забрать каждую из этих девочек, которые казались ей смутно похожими на Леночку, но нутром чувствовала, что это не ее ребенок, и вовремя останавливалась, с кровью отрывала от себя зарождающуюся привязанность, хоть и жалко было их, несчастных, забытых, ненужных.
В конце концов, к огромному удивлению самой Мусечки, вопреки логике и здравому смыслу, поиски ее увенчались успехом. Это казалось нереальным и практически невозможным. Все-таки Мусечка с полным на то основанием могла считать себя счастливицей. Так спустя восемь лет разлуки мать и дочь соединились.
Годы, проведенные в детдоме, Леночка вспоминать не любила и никому о них не рассказывала. Так же, как и Мусечка – о своих лагерных. Они словно заключили негласный договор между собой: прошлое не ворошить, раны не бередить, вины ничьей не искать и жить заново.
К моменту появления матери Леночке было уже тринадцать. Она знала, что такое голод, страх и борьба за жизнь. И если другие дети, окружавшие ее, сделали из этих знаний вполне определенные выводы, например, что воровать, бить и даже убивать ради выживания – вполне нормально и естественно, а жизнь – подарочек сомнительный, который еще надо выгрызть, то Леночка сделала вывод ровно противоположный: голодно – терпи; холодно – страдай; больно – молчи; страшно – зажмурься и жди. Она выросла девочкой нелюдимой, угрюмой, колючей. Все лишения воспринимала безропотно, за все хорошее, да и плохое тоже, вежливо благодарила. От жизни не ожидала ничего, кроме очередной подлянки, да и к ней была готова заранее, встречая ее во всеоружии закаленного бойца. Не знавшая любви, она уже и не искала ее, привыкнув к мысли о том, что выкручиваться из этой истории, в которую попала совершенно без всяких на то оснований, ей придется самостоятельно.
Мать она, конечно, не помнила, но, как и положено, рисовала ее в своем воображении красавицей, доброй, мягкой, теплой и пахучей, как розовое мыло, о котором мечтали все девчонки в детдоме. Когда же увидела ее впервые после разлуки – старую, седую, со сморщенным от плача вперемешку со смехом лицом, всю какую-то слюнявую и мокрую, соленую от слез, кислую от пота, ее охватило чувство разочарования. Разумеется, она скрыла его и от матери, и от окружающих… Даже попыталась скрыть от себя. Но острое несогласие с реальностью, обида на действительность, которая снова обманула, оказались далеки от ожиданий, больно укололи и впились в душу, лишь добавив огня тлевшему чувству.
Комнату в коммунальной квартире, конечно, давно прибрали к рукам соседи. Но им снова повезло – Мусечка по знакомству устроилась на работу уборщицей в детский сад.
– Живите тут, – махнула рукой заведующая – суровая, неулыбчивая, с властным усатым лицом и холодными глазами, давняя Мусечкина подруга, еще с тех времен, когда обе они были молоды и трудились стенографистками.
– Спасибо, Басичка, – лепетала Мусечка, заглядывая ей в глаза.
– Я же сто раз просила не называть меня так! Запомни раз и навсегда: я Белла Борисовна, – возмущалась заведующая детским садом.
– Ой, прости, ну прости меня, дуру, – и Мусечка опять улыбалась своим беззубым ртом, и опять кланялась, и лебезила, как побитая собака, которая ждет, что ей бросят кость. Та лишь отмахнулась недовольно и вышла, оставив мать и дочь в крохотной темной комнате, больше похожей на чулан, чем на спальню.
– Ой, как нам повезло, доченька, – не переставала бормотать Мусечка, пытаясь соорудить подобие кровати из тюфяка, на котором валялись старые протертые простыни, какое-то рваное шмотье и колючее грязное одеяло. – Ой как повезло! Басичка, она ж моя подруга давняя, мы с ней знаешь как дружили, как сестры! Как была засранка, так и осталась, – уточнила она.
– А ты откуда знаешь?
– Так мы ж по первости жили вместе, снимали угол в комнате и спали в одной кровати. Я это не любила. Сама-то всегда чистенькая была, у меня склонность к чистоплотности с детства выработалась. Комната сырая, без окна, холодно было так, что приходилось друг к дружке жаться. А она мыться не любила, от нее так пахло… неприятно! Ну да ладно, сейчас она большой человек, приютила, и спасибо ей за то.
– А чего у нее имя такое странное? – спросила Леночка, зевая.
– Батичка? Так это обычное имя, Батшева ее звали. Как мы ее только не называли, и Бася, и Батя. Она добрая, просто несчастная очень. У нее сын от тифа умер, а мужа расстреляли. Одна совсем осталась.
– Ты, можно подумать, счастливая, – закрывая глаза, сказала Леночка ехидно.
– А я счастливая, – ответила она таким голосом и взглянула так, что Леночка поневоле проснулась. – Я счастливая. Я ведь только без зубов осталась, а она без души.
Мусечка с Леночкой зажили в своей каморке вполне мирно, если не сказать счастливо. Мусечка вышла на работу, Леночка пошла в школу. Не успели оглянуться – а тут война. Вроде жизнь только-только начала налаживаться, и снова пришлось бежать.
Мусечка, наученная жизнью быстро реагировать на меняющиеся обстоятельства, сообразила, что где-то в Средней Азии проживала дальняя родня покойного мужа, кажется, двоюродная тетка. В то время Средняя Азия была чуть ли не самым популярным адресом для эвакуации, куда отправляли целые заводы, фабрики и даже киностудии.
