– Может, бульончик ему подать? Сырники, блины, оладушки? Он же их так любит, кушает с таким аппетитом, – суетилась Мусечка, взмахивая от отчаяния сухонькими ручками.
– Ах, мама, прекрати, – устало говорила ей Леночка.
Наконец Леонид встал с дивана, оделся, вышел в коридор. Мама с бабушкой тут же вернулись на свои боевые позиции, делая вид, что и не подслушивали вовсе. Не замечая их, он вышел из квартиры, хлопнув на прощание хлипкой дверью.
– Включившись во всесоюзное социалистическое соревнование, бригада токарей подсчитала свои возможности и приняла встречный план: выполнить пятилетку за четыре года… – сообщило вдогонку радио.
* * *
Его не было три дня. Когда же наконец он вернулся, то они, обезумевшие от страха, обомлели. Никогда, ни при каких обстоятельствах они не видели его таким. Он лежал на полу, уткнувшись носом в ковер. Под ним разлилась зловонная лужа, но это обстоятельство, по-видимому, его ничуть не смущало. Иногда он стонал, вскрикивал и ругался матом, но по большей части храпел и густо смердел. Ленечка был пьян.
Через неделю он, изрядно помятый, похудевший и осунувшийся, вернулся в театр. Запой ему совершенно не понравился. Перед глазами стояли фигуры мамы и бабушки: притихшие, испуганные, удивленные. Ему было стыдно, противно, бесконечно одиноко, и он поддался своему естеству, решив не противоречить ему – стал лечить свою боль единственным действенным способом – то есть женской любовью.
Учитывая условия его жизни, женщин он понимал прекрасно и чувствовал их изумительно тонко и точно. Он был осведомлен об их циклах и приливах, об истерических рыданиях и смехе без причины, о внезапном транжирстве и такой же необъяснимой скупости. Он знал, что женщины склонны к преувеличениям и драматизации, знал, что они могут страстно любить, но так же истово ненавидеть, знал, что доверять женщинам принятие важных решений – это последняя глупость и непозволительная роскошь.
* * *
Их было множество. Он полюбил такую забаву: позвонить знакомой девушке ночью, напроситься в гости, а наутро распрощаться и побежать к другой. Любил познакомиться в кафе, в санатории, просто на улице и после нескольких свиданий исчезнуть без объяснений. Любил заигрывать, флиртовать и смешить девиц, а потом неожиданно грубо оскорбить или обидеть и оставить недоумевающую и расстроенную собеседницу в одиночестве.
Он не любил случайно встречаться с бывшими на улице, на спектакле или в метро (оно открылось, когда Леониду уже исполнилось тридцать, и мама с бабушкой всерьез озаботились вопросом его женитьбы). Старался пройти незамеченным, но если не удавалось, то обязательно случался скандал, а он не выносил этого. Не любил чужих детей – барышни без умолку о них щебетали, пытались соблазнить его чужими закаканными пеленками и глупым умилением, пристойным разве что для курицы, квохчущей над своим выводком. Не любил чужие проблемы, потому что от них становилось скучно.
Пожалуй, самым значительным и запоминающимся событием на любовном фронте стал долгий и мучительный роман с Кларой К., первой невестой города, статной и гордой, несколько ветреной особой, у которой к тому же имелся высокопоставленный папа. Его так и называли в городе – Папа. Слово это произносили уважительно, страстным шепотом, загадочно закатывая глаза.
– Ну, вы понимаете. Сам Папа. – И все, конечно, понимали.
Леонид по-настоящему увлекся. Во-первых, Клара действительно была хороша – высокая, чернобровая, с пронзительным взглядом темных глаз, она обладала не только выигрышной внешностью, но в отличие от своих ровесниц имела еще и невероятные возможности. Капроновые чулки и шитые на заказ платья, шубы из чернобурки нежнейшего иссиня-голубого, с дымкой, цвета, кожаные плащи на шелковой подкладке, французская косметика и французская же парфюмерия, итальянские сапоги и польское нижнее белье… Клара всегда была одета во все самое модное и дорогое. Выйти с ней в свет было не только престижно, но еще и невероятно эффектно. А перед возможностью эпатировать публику Леонид никак не мог устоять. Во-вторых (что плавно перетекало из «во-первых»!), она была интеллектуально развита и имела доступ к запретной литературе, а это делало ее не только желанной гостьей на неформальных тусовках местной творческой интеллигенции, но и важным проводником в мир самиздата, фарцы и блата. Это, в свою очередь, окутывало ее ореолом таинственности и всемогущества. С Кларой мечтали сблизиться многие, но она отдала предпочтение Леониду. Оно и понятно – роскошный, скандальный, знаменитый и успешный, к тому же солидный, тридцатилетний, только он был достоин внимания такой особы.
Дело шло к свадьбе. Мама с бабушкой умилялись, глядя на молодых. Ленечка расцвел и стал еще привлекательнее не только в глазах любящих родственниц, но и в жадных взорах преданных поклонниц. А Клара, казалось, стала еще желаннее и недоступнее, чем прежде. Теперь ей, дочери большого человека, предстояло явить себя в новом качестве – стать женой звезды местного значения. А это уже совсем другой статус и уровень! Все были довольны и счастливы.
Беда, как и положено, снова пришла с неожиданной стороны. Кларин папа, богатый и влиятельный, попался на какой-то сущей ерундовине, которая потянула ни много ни мало на дело о хищении госимущества, спекуляции и торговле валютой. А это, соответственно, влекло за собой самые суровые меры наказания, вплоть до высшей, с конфискацией, естественно. Знакомые были в шоке. Уж кого-кого, а если Папу тронули… Холодок пробежал по городу.
Но Папу не только тронули, но и арестовали. Пока его мучили допросами и пугали доносами, Клара с мамой спешно, по дешевке, распродавали свое добро. В конце концов Папа умер в изоляторе от сердечного приступа, а его жена и дочь впали в нищету и уныние. Ни о какой свадьбе речи быть не могло. Все погрузились в горе и траур.
На фоне этих печальных событий отношения Леонида с Кларой завершились как-то сами собой. Потеряв свой заграничный лоск, Клара оказалась вполне заурядной девицей – избалованной, капризной, неинтересной и не блистающей интеллектом. Да и внешности, как выяснилось, вполне обычной. Ничего от былого, всего лишь несколько месяцев назад потерянного великолепия не осталось.
Мама с бабушкой были убиты горем. Ведь мечты только-только начали сбываться, и мальчик, уже совсем возмужавший и вплотную подобравшийся к четвертому десятку, готов был остепениться и создать ячейку общества! Этот страшный удар чуть было окончательно не сломил несчастную Мусечку и добавил немало седых волос в рыхлый пучок на голове Леночки.
– На все в жизни нужно свое счастье, – глубокомысленно заключила Мусечка, совсем уже ослабевшая, целые дни проводившая рядом со своей радиоточкой возле широкого белого окна, за которым текла своим чередом чья-то чужая жизнь.
– Или мозги, – сухо ответила ей Леночка, как всегда, суровая и беспощадная в своих умозаключениях.
На самом деле Леночку гораздо больше волновала сейчас сама мать, чем бесконечные любовные увлечения сына. Ей было уже за семьдесят – возраст солидный, учитывая все обстоятельства ее непростой судьбы. Мусечка проводила время в зыбком состоянии между реальностью и легкой дремотой. Уходя на работу, Леночка оставляла ей готовый обед, к которому та едва притрагивалась. Вечером мыла, укладывала спать, даже читала на ночь особо важные статьи из журнала «Работница» о последних достижениях медицины и самых передовых народных рецептах. Мусечка кивала, иногда вставляла дельные замечания, но большую часть дня сидела возле окошка, наблюдая за чужой жизненной суетой. Иногда она придирчиво изучала себя в зеркале. Мусечка когда-то была красивой… Было в ней что-то от ведьмочки, какая-то чертовщинка. Сколько лет прошло с тех пор? Кто знает. Жизнь прошла. Лицо давно покрылось глубокими морщинами и одрябло, на подбородке появились подлые жесткие волоски, брови давно поседели, глаза потускнели и выцвели… Но иногда, глядя на себя в зеркало, вдруг казалось ей, что та, молодая, подмигивает откуда-то из прошлого, из глубин ее памяти, и старая Мария Иосифовна вновь превращается в ту милую, шаловливую Мусечку, у которой была вся жизнь впереди – жизнь, не предвещавшая ничего, кроме счастья, радости и смеха. У каждого есть мечты, так и не ставшие реальностью, планы, так и не исполнившиеся, надежды, так и не осуществившиеся. У бедной Мусечки их накопилось слишком много, и они мертвым грузом лежали на сердце, сжимали грудь, сгибали спину, напоминая о себе то гулкой болью, то тоскливой тяжестью. И, стараясь спастись, Мусечка все чаще уходила в то, другое измерение, где все еще было возможно, где она была молода, заливалась здоровым смехом и мечтала, мечтала…
