Ну ты что, Ренди! О чем ты думал?
В день аварии я не получил известия о смерти Ренди – только на следующее утро. Я писал и, как обычно, игнорировал мобильный. Но потом моя сестра позвонила по домашнему телефону, и одновременно с ней двоюродная сестра Ренди прислала имейл с темой «срочно».
Я тут же перезвонил сестре Ренди, и она сообщила жуткую новость. Я не говорил с Ренди много лет. А не виделся – еще дольше. Но тут я совершил обратный скачок во времени – и заплакал, завыл, как двенадцатилетний пацан, потерявший лучшего друга.
Я был Шерманом Алекси Младшим, оплакивающим внезапную смерть Ренди Пеона. И я был Арнольдом Спиритом Младшим, оплакивающим внезапную смерть Рауди. Две мои жизни, реальная и воображаемая, в этот горестный момент слились в одну.
– Боже мой, – говорил я его двоюродной сестре. – я любил его. Я любил его. Я любил его.
Спустя пять дней я стоял рядом с открытым гробом на панихиде. Я поцеловал Ренди в лоб. Положил руку ему на грудь. Ренди всегда был коротышкой, ростом всего 165 сантиметров во взрослом возрасте, но сложен, как росомаха. Плотный и мускулистый. А в гробу лежал худой человек. В моих воспоминаниях Ренди был энергичным, буйным подростком, защитником, распасовщиком и питчером. А сейчас я видел передо собой сорокадевятилетнего мужчину (погибшего в автокатастрофе мужчину) с обычными для коренного американца средних лет проблемами со здоровьем. С годами он стал меньше и темнее лицом. Он всегда был красивым – голубоглазый индеец – и остался красивым, лежа в гробу в белой рубахе и жилетке индейской работы.
Я отвернулся от Ренди, чтобы обратиться к собравшимся. Чтобы почтить его память.
Я увидел десятки индейцев, которых знал всю жизнь, и увидел их детей, которых не знал совсем. С некоторыми из этих индейцев я вместе ходил в детский сад. Одна из них была моей любимой няней. Я увидел братьев и сестер Ренди, его мать и отца, его детей.
Увидел своих братьев и сестер, сидевших в последнем ряду.
И тогда я заговорил.
Я не написал никакой речи.
Я не готовился.
Я говорил прямо из сердца – частично как мальчишка из индейской резервации, которым я был когда-то, худой и неизвестный пацан по имени Младший. И частично – как городской индеец по имени Шерман, который как-то превратился в нехудого и известного писателя.
У меня было ощущение нереальности происходящего. Будто меня перенесло в одну из моих книг. Но литературные герои живут вечно. А настоящие люди умирают.
Я закрыл глаза, сделал вдох, выдох, открыл глаза – и заговорил. Вот что я сказал – вернее, то, что сохранила об этой речи моя скомпрометированная память:
– Услышав о смерти Ренди, я сразу подумал о фильме «Останься со мной» по книге «Тело» Стивена Кинга. Подумал о конце фильма, когда мы узнаём, что Крис Чамберс, чью роль в детстве сыграл Ривер Феникс, стал адвокатом. И еще узнаём, что его зарезали в кафешке с фастфудом, когда он пытался прекратить драку. Трагическая, непредсказуемая смерть. Я смотрел этот фильм раз сто минимум, и все равно всякий раз в конце плачу. И еще плачу, когда Горди Лачанс – взрослого его сыграл Ричард Дрейфус – печатает эти удивительные, удивительные слова: «Никогда после у меня не было таких друзей, как в двенадцать лет. Господи, да разве не у всех так?»
Я думал о том, как мне было двенадцать в Уэллпините, думал о Ренди, который тогда был моим лучшим другом. Думал о трагической, непредсказуемой смерти. И понял, что потом у меня никогда не было таких друзей, как Ренди. Таких значимых для меня, таких необходимых.
Вы все помните, каким я был в двенадцать. И раньше, до двенадцати. Тощий, болезненный, умный, остряк и в этих бесплатных очках весом килограммов пятнадцать, не меньше.
Многие ребята надо мной издевались. Да вот даже некоторые из присутствующих. Сами знаете, не буду называть поименно. Я прекрасно вас помню.
Ха! Да, поржать приятно. Подразнить приятно. Мы индейцы. Потому знаем, что порой дразнят – значит любят.
Вы, старые дуралеи, можете не переживать, что были засранцами. Я вас прощаю. Немного прощаю. Но мне очень интересно, кто из вас помнит, как меня дразнил? Может, я и сам кого-то из вас обижал, но не помню. Если так, то прошу прощения. Мы все были молодыми и глупыми. Мы были детьми резервации, и это было для всех нас непросто.
Мне нравится шутить и говорить, что я не из тех индейцев, что верят в чудеса, но мне нравится и верить, что случайных совпадений не бывает.
Не знаю, было ли случайным совпадением то, что Ренди пришел в Уэллпинит в шестом классе. Он жил всего в пятнадцати милях от меня. Но ходил в школу в Спрингдейле. И я никогда его не встречал. Мир тогда был другим. Мир был больше и одновременно меньше. Можно было принадлежать к одному племени, и жить в одной резервации всего в пятнадцати милях друг от друга, и быть одного возраста, но при этом не пересекаться.
Так что я не знал Ренди, когда он впервые пришел в школу в Уэллпините. Он был мелкий. Но казался злым и крутым. Как борцы. Помните, как мы друг дружку колошматили? Мальчишки дрались с мальчишками. Девчонки с девчонками. Девчонки с мальчишками. А меня так и вовсе били почти все. По крайней мере, мне так казалось. Я знаю, многие из вас были хорошими ребятами. Я знаю, многие были такими же напуганными и ранеными, как я. Но в детстве этого не замечаешь. Собственная жизнь кажется такой огромной, что в другую заглянуть сложно.
И вот Ренди вошел в класс. Вошел вразвалку на своих коротких ногах семьи Пеоне. И по виду готов был драться с любым. Даже с погодой. И я подумал: «О, чудненько, еще один пожаловал, чтобы издеваться надо мной».
Я весь день избегал его. Даже спрятался в кабинете логопеда, чтобы не выходить на перемену и не получить в лоб.
А вышло так, что дразнить начали Ренди, а вовсе не наоборот. Хуже всех издевался Стиви. Помните, каким он бывал жестоким, Стиви? Он прикопался к Ренди, новенькому парню, новенькому индейцу. Стиви толкал его, толкал, толкал, а потом Ренди толканул его в ответ и сказал: «Будем драться после уроков».
И после уроков все побежали на старую спортивную площадку смотреть на драку. А я побежал домой, потому что знал: кто-нибудь непременно раздухарится от первой драки и втянет меня во вторую. Старую спортивную площадку я видел из своего окна, так что сел и стал наблюдать, что там происходит.
Все окружили Стиви и Ренди.
Я видел: Стиви что-то сказал, но не слышал что, – вероятно, предложил Ренди бить первым. Помните, как мы это делали? Мы всегда предлагали противнику бить первым. Почему мы так поступали? Если хочешь драться, то ты и должен ударить первым, верно? Короче, Стиви говорит: «Бей первым», и Ренди немедля отвечает: «Ок», – и бьет Стиви в лицо, и сбивает с ног. Отправляет в нокдаун. Какой двенадцатилетний пацан обладает ударом такой силы? Только Ренди.
Поначалу я был в восторге, потому что Ренди одолел самого злобного забияку в школе. А потом сильно сник, потому что это означало, что Ренди злее самого злобного забияки. Вот вам доказательство. И это значило, что я в большой беде.
