– Ух ты, – сказал я.
– Красиво, – кивнул Рауди. – Никогда не видел такой красоты.
Впервые я слышал от него такие речи.
Мы просидели наверху час или два. Слезать не хотелось. Я думал – вот бы нам остаться здесь и умереть. Может, лет через двести какие-нибудь ученые обнаружат на верхушке дерева скелеты двух мальчишек.
Но Рауди разрушил чары.
Он перданул. Смачно так. Смачно, вонюче и громоподобно.
– Господи, – сказал я, – кажись, ты убил дерево.
Мы захохотали.
И двинулись в обратный путь, к земле.
Не знаю, залезал ли еще кто-нибудь на эту сосну. Смотрю на нее сейчас, спустя годы, и не верю, что мы это сделали.
И еще я не могу поверить, что пережил этот первый год в Риардане.
Когда закончился последний день в школе, я не знал, чем заняться. Лето же. Вроде как делать нечего. В основном я сидел в своей комнате и читал комиксы.
Я скучал по своим белым друзьям и белым учителям и еще по своей полупрозрачной полудевушке.
Ах, Пенелопа!
Оставалось только надеяться, что и она обо мне думает.
Я уже написал ей три любовных письма. И надеялся на ответ.
Горди хотел приехать в резервацию и пожить у нас неделю-другую. Ну не безумие?
А Роджер, уезжая по футбольной стипендии в Восточный университет штата Вашингтон, завещал мне свою баскетбольную форму.
– Ты станешь звездой, – сказал он.
Насчет будущего я был полон надежд.
А вчера сижу себе в гостиной, смотрю какую-то познавательную передачу про пчел, и тут в дверь стучат.
– Войдите! – крикнул я.
И входит Рауди.
– Фигасе, – говорю.
– Ага.
Да, искрометные беседы – это наше всё.
– Ты чего тут делаешь? – спрашиваю.
– Скучно мне, – сказал он.
– Последний раз, когда мы виделись, ты пытался меня ударить, – говорю.
– Я промазал.
– Я думал, ты мне нос сломаешь.
– Да, собирался.
– Знаешь, – говорю, – это не самый крутой в мире поступок – бить гидроцефала по голове.
– Ай, брось, – сказал он. – Я бы не причинил тебе больше ущерба, чем у тебя уже есть. К тому же сотрясением я тебя уже наградил, кажись.
– Ага, и плюс три шва на лбу.
– Слушь, ну к этим швам я не имею отношения. Мое – только сотрясение.
Я засмеялся.
И он засмеялся.
– Я думал, ты меня ненавидишь, – сказал я.
– Ненавижу, – сказал он. – Но мне скучно.
– И чё?
– Ну чё, может, пойдем побросаем мяч?
Первую секунду я хотел сказать «нет». Хотел сказать – «поцелуй меня в зад». Хотел заставить его извиниться. Но не смог. Он никогда не изменится.
– Пошли, – сказал я.
Мы отправились на площадку позади старшей школы.
Два дряхлых кольца с корзинами из цепочек.
Несколько минут мы лениво забрасывали мяч. Не разговаривали. К чему разговоры? Мы же баскетбольные близнецы.
Конечно, Рауди потом завелся, закинул подряд пятнадцать или двадцать прямых, а я подбирал мяч под щитом и пасовал ему.
Потом и я завелся, двадцать один раз забил, а Рауди пасовал мне из-под щита.
– Хочешь сыграем один на один? – предложил Рауди.
– Давай.
– Ты никогда не побеждал меня один на один, – сказал он. – Ты ссыкун.
– Ага, но всё меняется.
– Не сегодня, – сказал он.
– Может, и не сегодня, – говорю. – Но когда-нибудь точно.
– Твой мяч. – Он кинул мне пас.
Я подбрасывал его, закручивая.
– Куда пойдешь в школу на следующий год? – спросил я.
– Куда, по-твоему, мне идти, тупица? Прям сюда и пойду, куда всегда хожу.
– Ты мог бы ездить со мной в Риардан.
– Ты мне уже один раз предлагал.
– Да, но это было давно. До того, как всё это началось. Вся эта хрень. Так что я снова предлагаю. Пошли вместе со мной в Риардан.
Рауди сделал глубокий вдох. На какой-то миг мне показалось, он сейчас заплачет. Правда. Я ждал, что он заплачет. Но он не заплакал.
– Знаешь, я тут читал книжку одну, – сказал он.
– О, серьезно, ты читаешь? – подколол я его.
– Иди в жопу, – сказал он.
Мы заржали.
– Ну так вот. Я читал одну книжку про индейцев, про давние времена, там сказано, что мы были кочевниками.
– Да, – говорю.
– И я нашел в словаре слово «кочевники» – это люди, которые всё время переезжают, перемещаются в поисках пищи, воды и пастбищ.
– Вроде правильно.
– Так вот, дело в том, что, по-моему, мы больше не кочевники. По крайней мере, большинство индейцев.
– Да, не кочевники.
– Я не кочевник, – сказал Рауди. – В этой резервации, кажись, вряд ли найдется хоть один кочевник. Кроме тебя. Ты вот – кочевник.
– Как скажешь.
– Нет, я серьезно. Я всегда знал, что ты уедешь. Всегда знал, что ты бросишь нас и уедешь путешествовать по миру. Пару месяцев назад я видел про тебя сон. Ты стоял на Великой Китайской стене. Счастливый такой. И я был за тебя счастлив.
Рауди не заплакал. А я вот заплакал.
– Ты кочевник из прошлых времен, – сказал Рауди. – Ты будешь переезжать с места на место по свету в поисках пищи, воды и пастбищ. И это клево.
Я едва смог выговорить:
– Спасибо.
– Ага. Главное, не забывай мне открытки слать, засранец.
– Отовсюду, – сказал я.
Я всегда буду любить Рауди. И всегда буду по нему скучать. Так же как всегда буду любить бабушку, старшую сестру и Юджина.
Так же как я всегда буду любить свою резервацию и племя и скучать по ним.
Я надеялся и молился, чтобы когда-нибудь они простили меня за то, что я их бросил.
Я надеялся и молился, чтобы когда-нибудь и я простил себя за то, что их бросил.
– Слушь, хватит реветь, – сказал Рауди.
– Когда мы станем стариками, мы еще будем дружить? – спросил я.
– Кто знает, – ответил Рауди. И бросил мне мяч. – Хватит сопли разматывать. Играй давай.
Я утер слезы, стукнул мячом о землю раз, другой и рванул к корзине.
