Ушел в Рождество, а вернулся второго января. С кошмарным похмельем – только и мог, что лежать.
– Привет, пап.
– Привет, Младший, – сказал он. – Прости меня за Рождество.
– Всё в порядке, – ответил я.
Но всё было не в порядке. Всё было так далеко от «впорядка», как только возможно. Если бы «в порядке» было Землей, то я бы сейчас стоял на Юпитере. Не знаю, почему я сказал, что всё в порядке. По какой-то причине я берег чувства человека, который снова разбил мне сердце.
Я только что выиграл серебряную медаль на Олимпийских играх среди детей алкоголиков.
– У меня для тебя кое-что есть, – сказал папа.
– Что?
– Погляди в сапоге.
Я взял его ковбойский сапог.
– Нет, в другом. Внутри, под этой, как ее, стелькой.
Я взял второй сапог и полез внутрь. Он вонял пьянкой, страхом и неудачей – жуть.
Я нашел смятую, сырую пятидолларовую купюру.
– С Рождеством, – сказал он.
Вот это да.
Отец пил неделю, и представляю, как он хотел потратить оставшиеся пять долларов. Да на них можно купить бутылку виски, хоть и самого дрянного. Он мог потратить эти пять баксов и провести в алкогольном дурмане еще день-два. Но он сохранил их для меня.
Это было прекрасно и отвратительно.
– Спасибо, пап, – сказал я.
Он спал.
– С Рождеством. – Я поцеловал его в щеку.
Краснокожие против бледнолицых
Вы, небось, думаете, что я по уши влюбился в белых и не вижу в индейцах ничего хорошего.
Нет, неверно.
Я люблю свою старшую сестру. Считаю ее сумасшедшей и непредсказуемой – два в одном.
С тех пор как переехала, она присылала мне чудесные открытки с видами Монтаны. Красивые пейзажи, красивые индейцы. Буйволы. Реки. Гигантские насекомые.
Великолепные открытки.
Она так и не нашла работу, так и жила в этом задрипанном трейлере. Но она счастлива и работает над книгой. На Новый год дала себе обещание закончить книгу к лету.
Наверное, это книга о надежде.
Думаю, она хочет, чтобы я разделил ее романтический настрой.
И за это я ее люблю.
Еще я люблю своих маму, папу и бабушку.
С тех пор как в Риардане я вижу разных прекрасных родителей, вижу, как они прекрасно родительствуют, я понимаю, что у меня очень хорошие родители. Конечно, у папы имеются проблемы с выпивкой, а мама могла бы быть немного менее эксцентричной, но они ради меня идут на жертвы. Они беспокоятся обо мне. Говорят со мной. И главное, слушают.
Самое плохое, что могут сделать родители, – это игнорировать своих детей, вот что я понял.
Есть некоторые белые родители, особенно отцы, которые никогда не приходят в школу. Не приходят к своим детям на футбол, на концерт, на пьесу, на карнавал.
Я дружу с некоторыми белыми ребятами, чьих отцов ни разу не видел.
Это препоганейше.
В резервации знаешь всех отцов, матерей, бабушек и дедушек твоих друзей, всех собак, кошек и размер обуви. Я хочу сказать, индейцы, конечно, народ испорченный, но мы по-настоящему близки друг с другом. Мы ЗНАЕМ друг друга. Все знают всех.
А Риардан хоть и маленький город, жители его всё равно чужие друг другу.
Я узнал, что белые люди, особенно отцы, отлично умеют исчезать на ровном месте.
В смысле – ну да, мой папа порой уходит в запой, пропадает на неделю, но эти белые отцы могут полностью исчезнуть, не выходя из комнаты. Они могут попросту РАСТВОРИТЬСЯ на стуле. Стать стулом.
Так что, в общем, я не слепо обожаю белых, ясно? Многие белые старики глядят на меня с презрением только за то, что я индеец. И многие считают, что мне вообще не место в школе.
Так что я реалист, ясно?
Я про это думал. Может, думал мало, однако достаточно, чтобы понять: в Риардане жить лучше, чем в Уэллпините.
Может, не сильно лучше, но чуток.
Но в моем положении этот самый «чуток» – размером с Большой Каньон.
Кстати, хотите знать, что в Риардане самое замечательное?
Пенелопа, разумеется. Ну и еще, может, Горди.
А хотите знать, что в Уэллпините было самое замечательное?
Моя бабушка.
Она чудесная.
Она – самый чудесный человек на всем белом свете.
Хотите знать, что в моей бабушке было самое замечательное?
Ее терпимость.
Забавно, конечно, такое говорить.
В смысле, когда люди хвалят своих бабушек, особенно индейских бабушек, они говорят что-нибудь вроде «Моя бабушка такая мудрая», и «Моя бабушка такая добрая», и «Моя бабушка столько повидала».
И да, моя тоже умная и добрая и побывала в сотне разных резерваций, но всё это не имеет отношения к её замечательности.
Самый большой дар моей бабушки – это терпимость.
Так вот, когда-то давным-давно индейцы относились с пониманием к любым чудачествам. Более того, зачастую странности приносили людям известность.
Нередко эпилептики становились шаманами: считалось, что Господь награждает эпилептическими припадками везунчиков.
Гомосексуалистов тоже держали за волшебников.
Как и во многих культурах, мужчины у нас считались воинами, а женщины – хранительницами очага. Но гомосексуалисты, поскольку они как бы мужчино-женщины, обладали качествами и воинов, и хранительниц очага.
Гомосексуалист всё может. Гомосексуалист – он как швейцарский нож!
Моей бабушке плевать было на всю эту гомофобию, царящую в мире, особенно в среде индейцев.
– Божтымой, – говорила она, – да кому какое дело, если мужчина хочет жениться на мужчине? Мне лично только одно интересно знать: кто будет подбирать за ними грязные носки?
Конечно, когда пришли белые и принесли свое христианство и страх всего экстравагантного, индейцы потеряли всю свою толерантность.
Индейцы научились осуждать и ненавидеть так же, как любой белый.
Но только не моя бабушка.
Она сохранила в себе прежний индейский дух, понимаете?
Она с равным уважением относилась к новому человеку и к новому веянию.
Когда мы ездили в Спокан, бабушка заговаривала с каждым, даже с бездомными, даже с теми бездомными, которые общаются с кем-то невидимым.
Бабушка и с невидимыми заговаривала.
Почему она это делала?
– Ну, – отвечала она, – разве можно с уверенностью сказать, что невидимок нет? Сотни лет ученые не верили в существование снежного человека. А теперь – гляди-ка. Значит, раз ученые могли ошибаться, то и все мы можем ошибаться. А вдруг все эти невидимые люди – САМИ ученые? Подумай об этом.
