Следующие несколько недель средняя школа Риардана только нас с Пенелопой и обсуждала. Мы не были, так сказать, «женихом и невестой». Скорее друзьями с некоторым потенциалом. Но и это круто.
Все были в полном шоке, что Пенелопа избрала меня в качестве нового друга. То есть, конечно, я не уродливое чудовище-мутант, однако в школе чужак.
И индеец.
И еще отец Пенелопы, Эрл, – расист.
Когда он впервые меня увидел, сказал:
– Пацан, не вздумай лезть моей дочери под юбку. Она встречается с тобой, только чтобы мне досадить. Но я досаду не покажу, понял? А раз досадить не удалось, то и встречаться с тобой она вскоре перестанет. А покуда просто держи своего змея в штанах, чтоб не нарываться, иначе прибью.
А знаете, что он мне потом еще сказал?
– Пацан, если обрюхатишь мою дочь, если наделаешь ей детишек, которые потом будут устраивать митинги в защиту черномазых, я от нее отрекусь. Вышвырну из дому, и придется тебе взять ее к себе в дом, к мамочке и папочке. Ты внимательно слушаешь, пацан? Всё теперь от тебя зависит.
Да, Эрл – победитель.
Хорошо, итак, мы с Пенелопой были на языках у всех, потому что сражались с великим и могучим Эрлом.
Э-э-э… Вероятно, вы думаете, что Пенелопа встречалась со мной ТОЛЬКО потому, что я для нее – наихудший выбор из возможных.
Возможно, она встречалась со мной ТОЛЬКО потому, что я был индейцем.
Ну, мы не совсем, конечно, по-настоящему «встречались». Периодически держались за ручки и раз или два целовались, и на этом всё.
Не знаю, что я для нее значил.
Думаю, ей надоело быть самой красивой, самой умной и самой популярной девочкой в мире. Она хотела немного посходить с ума, понимаете? Чуток запятнать свое имя.
Я и был пятном.
Но, постойте, я-то тоже ее немного использовал.
Я же в результате стал тоже популярным.
Оттого что Пенелопа публично заявила, что я достаточно симпатичный, чтобы со мной ПОЧТИ встречаться, все остальные девочки в школе тоже решили, что я симпатяга.
Оттого что я держал Пенелопу за руку и после школы целовал на прощанье перед тем, как она запрыгнет в школьный автобус, все мальчики в школе решили, что я главный жеребец в их стойле.
Даже учителя стали обращать на меня больше внимания.
Это было волшебство какое-то.
Ну как я, индеец, да еще крепко со странностями, завоевал маленький кусочек сердца Пенелопы?
В чем мой секрет?
Я выглядел, разговаривал, мечтал и ходил по-другому, чем все.
Я был новеньким.
С точки зрения биологии можно выразить мою мысль так: я был волнующей добавкой к риарданскому генофонду.
Вот и все очевидные причины для нашей с Пенелопой дружбы. Все поверхностные причины. Но были ли причины получше, поглубже?
– Арнольд, – сказала она однажды после уроков, – я ненавижу этот городишко. Он такой маленький, слишком маленький. Всё в нем маленькое. Замыслы у здешних людей маленькие. Мечты маленькие. Все только и хотят, что пережениться друг на дружке и жить здесь до конца своих дней.
– А ты чего хочешь? – спросил я.
– Уехать, и как можно скорее. По-моему, я прирожденный путешественник.
Ага, так она выражалась. Пышно, нелепо и театрально. Я хотел над ней подшутить, но она была так серьезна…
– Где бы ты хотела побывать? – спрашиваю.
– Везде. Пройти по Великой Китайской стене хочу. Влезть на вершины египетских пирамид. Поплавать во всех океанах. Взобраться на Эверест хочу. Съездить на африканское сафари. Покататься на ездовых собаках в Антарктиде. Я всё хочу. Каждую малость от всей этой громады всего.
Взгляд у нее стал отстраненный, как будто она под гипнозом.
Я заржал.
– Не смейся надо мной, – сказала она.
– Я не над тобой, я над твоим взглядом смеюсь.
– В том-то и беда. Никто меня не принимает всерьез.
– Ну, слушай, тебя довольно сложно воспринимать всерьез, пока ты говоришь о Великой Китайской стене и всяком таком. Это мечты – милые, но не реалистичные.
– Для меня вполне реалистичные, – сказала она.
– А если не о мечтах говорить, а о том, чем ты по правде хочешь заниматься в жизни? Если о земном.
– Хочу в Стэнфорд поступить на архитектурный.
– Ух ты, – говорю, – клево. А почему архитектура?
– Потому что хочу построить что-нибудь красивое. Чтоб меня запомнили.
И над этой ее мечтой я не смог бы подшутить. Потому что и сам о том же мечтал. А индейцы не должны лелеять такие мечты. Как, впрочем, и белые девочки из маленьких городков.
Мы должны были довольствоваться малым, в рамках своих ограничений. Но мы с Пенелопой не собирались сидеть на попе смирно. Не-а. Мы оба хотели летать.
– Знаешь, здорово, что ты мечтаешь путешествовать по миру, – сказал я. – Но ты и половины пути не одолеешь, если не начнешь есть нормально.
Ей было больно, и я ее любил – ну, типа любил, наверно, так что я типа должен полюбить и ее боль.
Но больше всего я любил на нее смотреть. Наверное, мальчики все так делают, правда? И мужчины. Мы смотрим на девушек и женщин. Пялимся. И когда я пялился на Пенелопу, вот что я видел.
Может, это неправильно – пялиться так. Может, вовсе не романтично? Не знаю. Я ничего не мог с собой поделать.
Может, я совершенно не разбираюсь в романтике, но о красоте я кое-что да знаю.
И, черт, Пенелопа была безумно красивой.
Разве можно меня винить за то, что целый день на нее пялюсь?
Рауди дает мне совет насчет любви
Вы когда-нибудь видели, как красивая женщина играет в волейбол?
Вчера во время игры Пенелопа подавала, а я смотрел на нее как на произведение искусства.
Она была в белой футболке и белых шортах, сквозь одежду просвечивали очертания белого лифчика и трусиков.
Кожа у нее бледная-бледная. Молочно-белая. Белая, как облако.
