– Можете ему просто передать? – говорю.
– Угу, передам, хотя это немного и голубовато.
Так хотелось выругаться на него. Хотелось сказать, что, по-моему, этот поступок – поступок смелого человека, что я пытаюсь восстановить порушенную дружбу с Рауди, что я по нему скучаю, и если это гомосексуально, то ладно – значит, я самый голубой парень в мире. Но я ничего не сказал.
– Ладно, спасибо, – произнес я вместо всего этого. – И счастливого Дня благодарения.
Папаша Рауди захлопнул дверь. Я пошел прочь. Но перед тем как свернуть на дорогу, обернулся. Я видел Рауди в окне его комнаты на втором этаже. Он держал мою картинку. Смотрел, как я ухожу. И еще я видел грусть на его лице. Я знал, что он тоже по мне скучает.
Я ему помахал. Он показал мне средний палец.
Я крикнул:
– Вот спасибо, Рауди!
Он отошел от окна. Мне стало на минуту грустно. Но потом дошло, что он, может, и послал меня, но рисунок-то не порвал. Если б он меня так ненавидел, разорвал бы его в мелкие клочки. Это разбило бы мне сердце сильнее, чем всё, что только можно вообразить. Но Рауди до сих пор уважает мои рисунки. Так, может, и ко мне у него еще осталась капля уважения.
Муки голода
Наш учитель истории мистер Шеридан пытался рассказать нам что-то о гражданской войне, но был так занудно монотонен, что учил только тому, как спать с открытыми глазами.
Я должен был выбраться оттуда. Поэтому поднял руку.
– Что такое, Арнольд? – спросил учитель.
– Мне надо в туалет.
– Терпи.
– Не могу.
Я надел маску «если-не-выйду-сейчас-у-меня-взорвется-лицо».
– Что, правда, так сильно надо? – спросил он.
Изначально вообще-то не надо было, но теперь я понял, что да, надо.
– Очень сильно надо, – говорю.
– Ладно, ладно, иди.
Я направился к туалетам возле библиотеки, поскольку, как правило, они гораздо чище тех, что рядом со столовой.
Итак, я нацелился сходить по-большому, сел на толчок и сосредоточился. Вошел в режим дзен, пытаясь получить от процесса духовный опыт. Однажды я прочел, что Ганди относился к этому серьезно. Кажется, говорил, что качество и состояние его стула отображают качество и состояние его жизни.
Да, знаю, наверное, вы правы: я слишком много читаю.
И уж точно слишком много читаю о дефекации.
Но это важно, понимаете? Итак, я сделал дело, спустил, вымыл руки и принялся давить прыщи перед зеркалом. Занятие это тихое, сосредоточенное, и тут слышу – какой-то странный звук из-за стенки.
А там у нас туалет для девочек.
И снова этот звук странный.
Хотите знать какой?
Ну примерно такой:
АРГГXXXXXXXXXXXXXXССССССССССССССППППППППППГГГXXXXXXXX, АРГГXXXXXXXXXXXXXXССССССССССССССППППППППППГГГXXXXXXXX!
Как будто кого-то тошнит.
Неа.
Как будто тошнит не человека, а «Боинг 747».
Я собрался было вернуться в класс и дальше внимать блистательному нашему учителю истории, но тут звук повторился.
АРГГГXXXXXXXXХСГСЛЛЛСКСССXXДКФДДЖСАБВГДЕЖЗИКЛМНОПРСТУФХЦЧШЩЫЭЮЯ!
Так, а может, у кого-то грипп или еще что. Может, это приступ почечной недостаточности. Я не могу просто уйти.
И постучал в дверь. Дверь женского туалета.
– Эй, – говорю, – у тебя там всё в порядке?
– Уходи!
Голос девочки – оно и понятно, туалет-то для девочек.
– Хочешь, я учителя позову или еще чего? – спросил я через дверь.
– Я сказала – УХОДИ!
Я не тупой. Тонкие намеки могу понять.
И я пошел, но что-то потянуло меня обратно. Не знаю, что именно. Если вы романтик, можете считать, что судьба.
Итак, мы с судьбой прислонились к стене и стали ждать.
Должна же она в конце концов выйти, и тогда я смогу убедиться, что с ней всё в порядке.
И вскоре она вышла.
Прекрасная Пенелопа, жующая булочку с корицей. Явно пыталась перекрыть запах рвоты огромным куском булочки с корицей. Но это не сработало. Она просто пахла так, будто кто-то наблевал на большое, старое коричное дерево.
– На что уставился? – спросила она.
– На анорексичку, – говорю.
Очень сексуальную анорексичку, хотел я добавить, но не стал.
– У меня не анорексия, а булимия, – сказала она.
Сказала, гордо задрав нос и подбородок. С большим высокомерием. И тут я вспомнил, что многие анорексики ГОРДЯТСЯ тем, что такие худые и голодные.
Думают, что анорексия делает их какими-то особенными, что они лучше остальных. У них есть собственный идиотский сайт, где они советуют друг дружке, какое слабительное лучше и всякую прочую хрень.
– Какая разница между булимией и анорексией? – спрашиваю.
– Анорексики всегда анорексики, а булимия – только когда вызываешь рвоту, – пояснила она.
Ничосе.
Она говорит совсем как мой отец!
Наверно, зависимости бывают разные. У всех есть какая-то боль. И все ищут способ от нее избавиться.
Пенелопа заедает свою боль, а потом выблевывает и смывает в канализацию. Папа заливает свою алкоголем.
И я сказал Пенелопе то, что всегда говорю папе, когда он пьян, подавлен и готов разувериться в мире.
– Слышь, Пенелопа, не сдавайся.
Ну хорошо, не самый мудрый совет. Наоборот, слишком очевидный и избитый.
Но Пенелопа как начала рыдать и говорить, как ей одиноко и как все считают, что у нее идеальная жизнь, раз она красивая, умная и популярная, но на самом деле она постоянно боится, но никто не позволит ей бояться, раз она такая красивая, умная и популярная.
Заметили, что она дважды в одном предложении упомянула свою красоту, ум и популярность?
Нормальное самомнение у девочки.
Но это и сексуально.
Как, скажите, булимичная девочка, до сих пор пахнущая рвотой, может быть такой сексуальной? Любовь и страсть сводят людей с ума.
Я вдруг понял, как моя старшая сестра Мэри могла встретить парня и через пять минут выскочить за него замуж. Я уже меньше злился на нее за то, что бросила нас и усвистела в Монтану.
