Нелли, меланхолично налив сливки в графинчик, ловко обогнула Егора, выбросила пакет в мусорное ведро, не торопясь сполоснула руки, вернулась к своему месту за столом, вновь поменяла «крысу» на чашку и села, подперев голову рукой, в ожидании начала завтрака.
Натиравший сыр Егор, не прерывая своей увлекательной истории и не переставая улыбаться, коротко обернулся, отряхнул руку от крошек, взял чашку и совершил обратный обмен.
Однако, как только он отвернулся, Нелли снова поменяла их местами.
Егор развернулся к столу с тарелкой, полной дымящимися, вкусно пахнущими сыром гренками.
– …я вам хочу сказать, что над ним в этот момент смеялся весь Голливуд! – сообщил он мне, явно подбираясь в своем рассказе к какому-то сногсшибательному событию. – Но он даже ухом не вел…
«Крыса» снова возникла на столе, а поставленная Нелли чашка отправилась в шкаф. Егор повернулся к плите взять турку.
Ни один мускул не дрогнул на лице Нелли. Она медленно протянула руку, взяла «крысу» и отпустила ее на пол.
Мне показалось, что раздался взрыв, столь громким был звук разбившейся о кафель кружки, да и осколки, брызнув во все стороны, умудрились залететь на стол.
Егор даже не обернулся. Он взял с плиты закипевшую турку и, не прекращая улыбаться и не замолкая ни на секунду, не меняя даже интонации и не теряя нити повествования, смахнул на пол ту чашку, что поставила ему Нелли.
Раздался второй взрыв. Второй фонтан осколков брызнул по кухне, долетев до мойки.
Я замер.
Нелли спокойно поднялась и отправилась в ванную, Егор же, триумфально возвестив появление в рассказе Умы Турман, достал из шкафа две новые кружки, поставил себе и Нелли и налил наконец кофе.
Тут я понял, что жизнь все же ворвалась в этот искусственно отгороженный от всех страстей и передряг целлулоидно-фантомный мир.
Нелли вернулась с веником и совком, спокойно, словно просыпались крошки от хлеба, подмела, вытрясла содержимое совка в мусорное ведро и так же не торопясь отнесла веник на место. Егор, вкусно прикусывая гренку, продолжал живописно повествовать про очередное приключение Умы Турман.
Нелли села за стол, тоже взяла гренку, откусила и отхлебнула кофе из чашки.
Я автоматически кивал, поддакивал, жевал, мы выпили по второй чашке кофе, но думал теперь только об одном: хочу домой, к себе домой.
– Как ни хорошо с вами, ребята, но… сегодня мне надо ехать, увы! – едва ли не впервые за все время нашего знакомства я был с ними неискренен. – Если к понедельнику не отправлю в журнал мудреный текст… не бывать мне больше профессором.
– Жаль, – тихо произнесла Нелли. – Очень жаль.
– Ну, не в последний же… – сказал я и отчего-то осекся.
– Да, конечно! – бодро поддержал меня Егор. – Тем более у меня в среду днюха, отмечать будем в субботу. Так что мы вас ждем! Часикам к пяти. Идет?
– Идет!
В среду я позвонил и поздравил Егора с днем рождения, заранее для себя решив, что на само торжество точно не поеду. С некоторой неловкостью – лгать мне было тяжело, не был к этому приучен, – в пятницу вечером снял телефонную трубку.
– Хочу перед тобой извиниться, Егор… Видишь ли, приехал мой давний знакомый, остановился у меня… В Москве всего на три дня… Так что, боюсь, на твой день рождения не попадаю. Но подарок передам обязательно!
– Да не парьтесь! – Голос Егора в трубке звучал как всегда, без каких-либо особых интонаций. – День рождения временно переносится. Мы его обязательно с вами отпразднуем. Но несколько позже. Потом вам про это отдельно позвоню.
– Хорошо, Егор, как скажешь! – Я ожидал уговоров, но, поскольку все обошлось без них, у меня отлегло от сердца. Тем не менее, хотя бы для приличия, следовало спросить, а почему?
– Егор, прости… что-то случилось?
– Да ничего особенного. Просто мы с Нелей разводимся, она собирает вещи и выезжает, нам не до того.
Это привычное «нам» покоробило.
Секунды текли. Надо было что-то на все это сказать, но я не представлял что.
И тут вспомнил о бобтейле.
– Егор, а Фанни? Она уезжает с Нелли или остается с тобой?
– Нет. Нелли ее взять не может, Вадим не переносит собак. А я… я не могу у себя оставить. Мы отвезем ее на дачу в сторожку, уже договорились, сторож готов взять.
«Мы» все еще, по многолетней инерции, звучало в его речи, но в этой ситуации, не знаю как ему, а мне мучительно резало слух. Он говорил так, словно речь шла не о разводе, а о каких-то дежурных, текущих семейных делах, которые просто требуют некоторых затрат времени и усилий.
– Погоди… какая дача, какая сторожка? Это же породистая собака. Она же там не выживет… И потом… вы же ее вырастили, столько лет она с вами…
– Ну что делать! – Голос Егора по-прежнему звучал ровно и не выражал ничего: ни сожаления, ни гнева, ни радости. Ровным счетом ничего, словно он говорил о табуретке, папке или ручке, которые отслужили свой срок и их пора выбросить. – Жизнь так повернулась, что мы больше не можем ее держать…
Опять «мы»… Это «мы» нервировало, заставляло спрашивать себя: а отдает ли он себе отчет в том, что на самом деле происходит?
Я окончательно разволновался. Рассказы о пьющем дачном стороже, над которым, видимо, потешался весь их поселок, и который вечно что-нибудь «проворонивал», терял, сжигал или топил, были дежурными анекдотами, перемежающими Егоровы голливудские «сказки».
– Погоди, Егор! Погоди…
Я представил себе надушенную, холеную, выкупанную в специальном шампуне, расчесанную тремя разными расческами, привыкшую спать на постели в ногах у Нелли и воротящую нос от вырезки с рынка Фанни в холодной будке на улице… В компании с вечно пьяным сторожем… Бррр… Нет!
– Скажи, вам принципиально отдать собаку именно в сторожку на дачу?
– Нет. Совсем нет. Просто больше некуда. Ее не берет никто из знакомых.
– Тогда… Тогда, если ты не возражаешь, я заберу ее себе.
– Нет, не возражаю.
– А Нелли… Она не будет возражать?
– Нет, не будет.
– Ты это точно знаешь?
– Совершенно точно.
Мы разговаривали так, будто я собирался вывезти стол, стул или швейную машинку, и это безразличие тона Егора отчего-то особенно обжигало.
– Тогда скажи, пожалуйста, когда я могу за ней приехать?
– Да хоть завтра.
– Хорошо. Я могу приехать часам к десяти, потом надо будет встречать поезд приятеля.
– Да не вопрос, – все так же безучастно согласился Егор.
– Я обязательно буду.
– Хорошо.
Я помолчал, что-то не давало мне положить трубку.
