За это время Егор еще несколько раз звонил, но мне было некогда – я внутри и снаружи обустраивал свою новую непривычную жизнь.
На дворе стоял уже отчаянный, озорной март, когда я позволил себе согласиться приехать к ним. Все таяло, текло, солнце бликовало в сосульках, в ручейках, в лужах, в мокрых стеклах трамваев и троллейбусов, стреляя в глаза озорными радужными зайчиками.
Не скажу точно, что руководило мной в этот момент: желание испытать себя или человеческое любопытство – ведь я оставил эту семью во время такого, что не могло не отразиться на их жизни… по крайней мере, так мне казалось…
И вновь с тортиком и букетом тюльпанов для Нелли я не спеша шагал знакомой дорогой, спрашивая себя: здоров ли я, готов ли к этой встрече и каким выйду оттуда завтра?
И все было так же, как всегда, – ровно приветливая Нелли, вешающая в стенной шкаф мой плащ, захлебывающаяся от радости Фанни, улыбающийся Егор, мягкий диван, приглушенный свет, горячий ароматный чай («купил сегодня впервые на развес, попробуем!» – «о да, оно того стоит!»), голубая плазма, в серебристой раме которой девушка в конце какого-то фильма отчаянно расстреливала из пулемета жителей какой-то деревни, ночь на вкусно пахнущих глажкой простынях с сопящей под боком собакой…
И прекрасное мартовское утро!
Нет, вы зря улыбаетесь, это отнюдь не фигура речи. Ибо утро было и впрямь прекрасным!
Встрепанное, одурелое солнце таращилось в окно изо всех своих молодых весенних сил. Его отблески и блики лежали на всем, даже там, куда не доставали его лучи: ярче, чем обычно, отсвечивал медом кафель коридора, еще нежнее и трогательнее смотрелись персиковые панели кухонных шкафов. Солнце шалило на всем: забиралось в миску с водой для Фанни, играя с легкой рябью при покачивании от шагов проходившего, пробегалось по поверхности ножа, стремительно перескакивая мгновенным солнечным зайчиком на стену, пропадая и вновь возникая, чтобы засверкать на вилке, крае стакана или хромированном чайнике.
В приоткрытую фрамугу было слышно каких-то пичуг, голосящих и скачущих по толстой ветке дерева, упирающейся прямо в окно кухни. Вкуснейший воздух, в котором утренняя свежесть снежной талой воды мешалась с нотками большого города: чуть-чуть бензина, чуть-чуть одеколона от проходившего мимо окон человека, чуть-чуть горячего хлеба, который разгружали в магазине в конце дома.
Солнце било в стеклянную поверхность кухонного стола, угасая на черных квадратиках и вспыхивая на белых, дробилось радугой по углам, полировало поверхность в ровно-желтую плоскость, но тут же – от покачнувшейся за окном ветки или пролетевшей птицы, или еще почему-то – мгновенно сдирало свою канареечную «наклейку», чтобы заново приклеить ее где-нибудь на стене или потолке.
Все было знакомо и… никак. Я, опасавшийся своеобразных «фантомных болей», действительно оказался здоров. И скорее с иронией наблюдал за самим собой, сидящим за этим сияющим столом, как всегда в уголке, толком не проснувшимся, расслабленным, гладящим по голове привалившуюся к моей ноге Фанни. Я остался отстраненным, не вникающим, не увлекающимся больше всем этим и смог сохранить трезвый взгляд на них, и главное – на самого себя.
Мы ждали утреннего кофе.
Турка стояла уже на плите, Егор, дирижируя сам себе в такт речи то ложкой, то вилкой, то ножом, жарил утренние гренки.
О! Что это были за гренки! Я довольно часто спрашивал Егора, как он это делает и в чем секрет, ибо, понаблюдав за двумя-тремя вроде бы нехитрыми операциями (разбить яйцо, влить молоко, окунуть туда кусок булки и бросить на сковородку), я тщетно по утрам пытался дома воспроизвести их божественный вкус.
А Егор каждый раз в недоумении пожимал плечами, дескать: смотрите, ничего тайного, все на ладони.
Да, все было на глазах, и тем не менее у меня никогда не получалась такая ровная хрустящая румяная корочка в сочетании с нежнейшим, тающим во рту мякишем.
– Понимаете, он свой первый фильм снял на таком бюджете, что смешно сказать: его ежедневные карманные расходы в дальнейшем были сильно больше, чем этот бюджет! Но, однако же, согласитесь, было что посмотреть?
Я слушал разглагольствования Егора вполуха, мысленно уже собираясь домой и прикидывая, какие дела меня ждут в первую очередь, а что можно отложить на завтра.
Но Егора это ничуть не смущало. Излагая длинную витиеватую историю успеха очередного голливудского то ли режиссера, то ли сценариста, он ловко выуживал из кипящего в сковороде масла гренку за гренкой, складывая их красивой горкой в розоватой тарелке.
Из душа появилась Нелли. В белом халате, свежая, в лучах весеннего солнца она и впрямь была прекрасна!
– Доброе утро, Вадим Петрович!
– Доброе, Неллечка!
– Вы еще не пили кофе?
– Нет. Я только поставил. – Егор подцепил вилкой очередной ломтик и ловко пристроил в общую пирамиду.
Она открыла холодильник, достала оттуда пластиковую бутылочку с каким-то очередным замысловатым йогуртом, из шкафчика извлекла изящную чашечку, перелила туда содержимое и присела на свое обычное место, не спеша прихлебывая белую мучнистую жидкость.
– Так вот, а потом он встретился с…
Рассказ Егора продолжился, но я снова «отключился», любуясь тем, как пробегают солнечные волны по белому ворсу халата, запутываются в золотом локоне Нелли, отсвечивают на ее нежной, светлой коже… Совершенное произведение природы – благоухающий молодостью цветок.
Допив, она неспешно встала, обогнула Егора, поставила чашку в мойку.
И тут кофе возвестил о своей готовности бурной коричневой шапкой пены. Егор, одной рукой вытаскивая из сковороды гренку, другой совершил немыслимый маневр, успев выключить конфорку, а Нелли быстро подхватила с нее турку.
И я снова залюбовался согласованностью и точностью их движений.
– Кофе готов! – возвестил Егор. – Осталось только натереть на гренки сыр, и мы вкусно завтракаем!
Нелли тут же повернулась к шкафчику, достала и расставила чашки.
Егор пристроил в сковородку последние три кусочка хлеба, коротко глянул на стол, открыл стенной шкафчик, взял поставленную ему Нелли чашку и вернул на полку. А оттуда достал большую кружку, на которой была изображена остроносая крыса.
Нелли ничего этого не видела, так как в тот момент доставала из холодильника масло, кусок сыра и пакет сливок.
Выложив все на стол, она повернулась к шкафчикам, по пути зачем-то прихватив кружку с крысой, поставила ее обратно на полку, а на место, где должен был сесть Егор, вернула прежнюю чашку.
Я на эти маневры сперва как-то не обратил внимания. Тем более что кофе уже дымился в моей чашке, а на плиту поставили турку со «вторым заходом». Но когда не перестававший рассказывать Егор, потянувшись за теркой для сыра, также невзначай, мимоходом подхватил поставленную Нелли чашку и через секунду заменил ее на кружку с крысой, я напрягся.
