Она говорила себе, что все равно это ничего не изменит. Что лучше всего навсегда забыть о дневнике. И все же ей казалось, что она обречена занять место Сьюзен. Еще несколько женщин попросили у нее снотворного, которое она приготовила для миссис Сопер. Эмили бродила по саду и думала, какие растения вырастут весной. Она отметила пару лекарств «для облегчения мук деторождения» и решила запасти их заранее.
Однажды утром, выйдя из коттеджа, она с удовольствием обнаружила, что ростки капусты превратились в крепкие юные кустики, что блюдца с пивом, которые расставил Симпсон, помогли от слизняков, и вдруг почувствовала на себе чужой взгляд.
На холме над садом стоял мужчина и смотрел на нее, сунув руки в карманы. Сначала она приняла его за очередного бродягу, но он был чисто выбрит и коротко подстрижен. Какое-то время он разглядывал ее, а потом спустился с холма. Неизвестный был светловолос, молод, но болезненно худ, а глаза ввалились, как у больного. Нижнюю часть лица скрывал пушистый синий шерстяной шарф. Одет он был в твидовый костюм. Эмили подошла к каменному забору.
— Чем могу помочь? — спросила она.
— Вы новая хозяйка этого поместья или служанка? — Мужчина говорил тем властным тоном, каким аристократы обычно обращаются к нижестоящим.
— Ни то ни другое. Хозяйка здесь прежняя, а я сейчас живу в коттедже.
— Старая леди еще жива?
— Да, жива и здорова.
— Хорошо, — сказал он нерадостно и нахмурился. — Вы ей не родственница. Я не думал…
— Зачем вы пытаетесь навесить на меня ярлык? — Его пристальный взгляд стал ее раздражать. — Я просто друг, который помогает леди Чарльтон составить каталог для библиотеки.
— Я не знал, что у нее есть друзья и что она готова принимать помощь, — ответил он горько.
— Выходит, вы с ней знакомы?
— О да. Хорошо знаком. Даже слишком хорошо.
— Возможно, вы зайдете и поздороваетесь? Полагаю, она уже встала. Вот здесь можно перелезть через стену.
— Нет, спасибо, — коротко ответил он. — Не думаю, что в этом есть смысл. Мне лучше уйти. Я просто хотел еще раз взглянуть на дом. Просто… — Он смущенно кашлянул. — Я уже отнял достаточно вашего времени.
Молодой человек повернулся, и тут невероятная мысль пришла Эмили в голову.
— Простите, — окликнула она.
Он остановился.
— Вы же не… вы не ее внук Джастин?
Он встревожился.
— Выходит, вы знаете обо мне? Я все еще известен в округе? Приятно слышать… — Еще один горький смешок.
— Все уверены, что вы погибли! — воскликнула она. — Что вас разорвало на кусочки!
Высокомерное выражение его лица изменилось.
— Они не знают? Они не слышали?
— Чего не слышали?
— Милая леди, — ответил он, — я только что вернулся из немецкого лагеря для военнопленных.
— Какой ужас! Мне очень жаль… — Она протянула ему руку через стену, но отдернула ее в последний момент. — Никто этого не знал. Пожалуйста, зайдите в дом. Ваша бабушка будет вне себя от радости. И все остальные. Они решат, что это чудо.
Он медлил.
— Вы правда полагаете, что она будет рада?
— Но почему нет?
— Я — трус, — нахмурился он, — позор семьи. Неужели она этого не говорила?
— Леди Чарльтон упоминала, что ваши убеждения стали причиной нескольких опрометчивых слов.
Он фыркнул.
— Они с отцом заявили, что я предаю свою страну. А я всего лишь сказал, что не верю в войну и хотел бы отказаться от службы по убеждениям. Они назвали меня трусом и объявили, что я больше им не родственник. Бабушка изрекла, что всем известно, что война — зло, но если уж ее начали, надо ее закончить, и каждый должен исполнять свой долг. Я хотел пойти добровольцем и стать водителем кареты «скорой помощи», но отец надавил на призывную комиссию, и мой отказ не приняли. Меня причислили к Девонширскому полку и отправили на фронт. Вот так поступали с людьми вроде меня. Убивали в первых рядах.
— Ваша семья знала только, что ваше тело не нашли, — сказала Эмили, — ваша бабушка говорила, что либо вас разорвало на куски, либо вы дезертировали.
— Вот как она обо мне думает? — Он снова усмехнулся. — Полагаю, она предпочла бы мертвого внука дезертиру.
Хотя именно на это намекала пожилая леди, Эмили этого не подтвердила.
— Я уверена, что она будет рада вас увидеть.
— А мой отец? — спросил он. — Он тоже вернулся?
— Ваш отец погиб на фронте. Вы этого не знали?
— Не знал… — На мгновение презрение сползло с его лица, и он показался уязвимым мальчиком. — Я ничего не знал два года. Я был в аду. — По его лицу прошла гримаса боли, но потом он собрался: — Значит, он погиб. Старый дурак вернулся в армию. Сколько же этой ерунды про короля и отечество в моей семье! Он был уже стар. Он мог остаться дома и растить капусту.
— У бабушки остались только вы, — сказала Эмили, — единственный родственник. Может быть, вы все-таки зайдете?
Она видела, что он мучительно колеблется.
— Никто не написал мне ни строчки. Ни посылок, ни писем, ничего.
— Но никто же не знал, что вы живы! — Ее терпение было на исходе. — Что же с вами случилось? Почему никто не имел от вас вестей?
Он пожал плечами.
— Если угодно, меня захватили в плен при первом наступлении. Я выбежал слишком далеко вперед. Бегал быстрее остальных. В хаосе, среди взрывов, нет времени думать. И вдруг я увидел вокруг себя немцев. На меня бросился солдат со штыком, но тут прогремел взрыв, и больше я ничего не помню. Очнулся в тюрьме. Я был сильно ранен в голову. И долго страдал амнезией. Не мог припомнить собственного имени. Жетон с меня сорвало. Я не представлял, кто я. Меня хотели расстрелять как шпиона, но потом отправили в Германию. Два года я провел в лагере. Вы не представляете, как там погано. Нас ежедневно били, а если мы пытались протестовать, кого-нибудь убивали. Как в аду. И ни единой весточки от семьи.
— Они бы писали, если бы знали, где вы.
— Вы правда так думаете? — В голосе его прозвучала надежда. Но потом он пожал плечами и засунул руки поглубже в карманы. Ветер дернул шарф, сдул его с плеча.
— Вы не знаете, что это такое, — горько сказал он, — фронт. Лагерь. А вы сидели дома и кушали клубнику со сливками.
— Нам тоже пришлось нелегко, — возразила Эмили, чувствуя, как краска заливает щеки. — Почти каждая женщина в этой деревне потеряла мужа или сына. Я потеряла любимого мужчину и ношу ребенка, которого он никогда не увидит. У меня нет никого и ничего. Это мало похоже на клубнику со сливками.
— Простите. — Впервые он посмотрел на нее понимающе. — Я был груб.
