Теперь ведьму прорвало – нервы у неё сдали. Пыхтя и кряхтя, она стала швырять ему в лицо купюры, пачку за пачкой, и вне себя выкрикивала:
– Вот, и вот, и вот… Что я могу тебе ещё предложить? Сколько ты требуешь, ты, гиена? Миллион? Три? Пять? Десять?
Она разворошила гору бумажных денег и как безумная бросала их вверх, раскидывала по лаборатории – бумажки падали вниз словно снег.
Наконец она в изнеможении упала на стул и запричитала, еле переводя дыхание:
– Что только с тобой, Вельзевульчик, случилось? Раньше ты был так жаден до денег и вообще был таким милым, послушным мальчиком. Почему ты так изменился?
– Ничего не поможет, Тира, – возразил он. – Или ты отдаёшь мне свою часть пергамента, или наконец открыто признаёшься, почему тебе так нужен мой кусок.
– Кому? Мне? – спросила она слабым голосом, сделав последнюю попытку представиться простушкой. – Ну почему же? Что ты! Да на что он мне так уж нужен? Просто предновогодняя шутка, развлечение…
– От такой шутки вовсе и не смешно, – холодно сказал Заморочит. – У нас с тобой слишком разное чувство юмора, дражайшая тётя. Давай-ка лучше позабудем всю эту чушь, вычеркнем и забудем! Не хочешь ли чайку? Налить чашечку с ядом?
Но, вместо того чтобы поблагодарить за это вежливое предложение, Тирания пришла в бешенство. Она пожелтела под поросячье-розовой косметикой и издала нечленораздельный крик, прозвучавший как сигнал буя-ревуна, а потом подпрыгнула и затопала ногами, как капризный, разбушевавшийся ребёнок.
Но ведь всем известно, что такие вспышки ярости у ведьм и колдунов имеют совсем другие последствия, чем у капризных детей. Громовым треском раскололся вдруг пол, из дыры вырвались пламя и дым, и колоссальный рдеющий верблюд высунул из неё голову на длинной змеевидной шее. Он раскрыл сопливый рот на тайного советника колдовских наук.
Но на него это, казалось, не произвело ни малейшего впечатления.
– Очень прошу тебя, тётенька, – сказал он усталым голосом, – не порть мне каменный пол и барабанные перепонки.
Тирания сделала верблюду знак исчезнуть, пол сомкнулся, не осталось даже и следа, и тут ведьма ошарашила вдруг колдуна.
Она заплакала.
То есть, конечно, она просто делала вид, что плачет, потому что ведьмы, разумеется, вообще не могут проливать настоящие слёзы. То и дело она морщила лицо, похожее на высохший лимон, прикладывала к глазам свой кружевной платочек и повизгивала, всхлипывала, хныкала, стонала:
– Ах, Вульчик, ты злой, злой мальчик! Почему ты меня всегда так огорчаешь? Ты ведь знаешь, какая я нервная.
Заморочит глядел на неё с отвращением.
– Огорчительно, – только и сказал он. – Право же, весьма неприятно.
Она попробовала издать ещё несколько рыданий и всхлипов, но потом махнула на это рукой и заявила срывающимся голосом:
– Ну ладно, признаюсь, я всецело в твоих руках, и ты бесстыдно этим пользуешься. Но что поделаешь, я всё равно пропала, так или иначе. Сегодня у меня был адский чиновник, известный Проклятой Личина, по поручению моего благодетеля, адского министра финансов Мамоны. Он предупредил меня, что в последнюю ночь в конце года я персонально буду наказана. И только по твоей вине, Вельзевул Заморочит! Я села в лужу, потому что поручения, которые тебе дала, ты до сих пор не выполнил. По этой же причине я тоже всё просрочила и не смогла натворить столько зла и бед, сколько должна была устроить согласно договору. Поэтому Глубочайшие Круги там, внизу, полны ко мне претензий. Они меня призывают к ответу! И случилось это оттого, что я из родственной любви финансировала моего ни на что не способного, ленивого племянника! И если у тебя есть хоть капля сознания своей вины, тогда ты сию же минуту отдашь мне свою часть рецепта, чтобы я смогла выпить Спецпунш. Это моя последняя надежда на спасение. Или же будь ты проклят самым страшным проклятием, какое только есть на свете: проклятием богатой тётки, от которой ты ждёшь наследства!
Заморочит выпрямился во весь свой высоченный рост. Его костлявую фигуру не мог сейчас скрыть даже широкий ядовито-зелёный халат. Кончик его носа во время речи Тирании постепенно тоже всё зеленел и зеленел.
– Погоди! Стоп! – крикнул он и поднял вверх руку, не то защищаясь, не то стараясь предотвратить проклятие. – Подожди, прежде чем сделать то, в чём глубоко раскаешься! Раз дело обстоит так, как ты говоришь, нам обоим ничего не остаётся, как действовать сообща, объединиться. Мы оба в руках друг у друга, моя дорогая тётя: ты – у меня, а я – у тебя. Мы попали друг к другу в капкан. И у меня был этот адский судебный исполнитель, и я буду в полночь персонально наказан, если не наверстаю упущенное. Мы сидим в одной лодке, моя милая, и только вдвоём можем спастись или пойти ко дну.
При этих словах Тирания тоже встала. Она поглядела в упор на племянника и простёрла к нему руки.
– Вульчик! – пролепетала она. – Дай я тебя поцелую!
– Потом, потом, после, после, – ответил Заморочит, смягчившись. – Сейчас у нас есть кое-что поважнее. Мы вместе и не откладывая ни на минуту должны приступить к изготовлению сатананархархеоложногениальалкогольадского Спецпунша. А затем мы вместе выпьем, сперва я стакан, потом ты стакан, и при этом мы вместе произнесём наши желания, сперва я одно, потом ты, потом снова я…
– Нет, – перебила его тётя. – Лучше сперва я, потом ты.
– Мы бросим жребий, – предложил он.
– Ну что ж, пожалуй, – согласилась она.
И каждый подумал, что потом наверняка можно будет как-нибудь провести другого, и они знали, что оба так подумали. В конце концов, они ведь были родственниками, из одной и той же семьи.
– Тогда я сейчас принесу мою часть рецепта, – сказал он.
– А я тебя провожу, Вульчик, – ответила она. – Доверие – это хорошо, но контроль ещё лучше… Ты согласен?
Заморочит поспешил прочь, а Тирания последовала за ним с потрясающей расторопностью.
Половина восьмого
Не успели затихнуть их шаги, как котик вывалился кувырком из бочки. В глазах у него рябило. Он чувствовал себя преотвратно и был глубоко несчастен. Ворон, которому было не лучше, выпорхнул за ним.
– Ну, – прокаркал он, – всё слышал?
– Да, – сказал Мяурицио.
– Всё понял, всё запомнил?
– Нет, – сказал Мяурицио.
– А я, – заявил ворон, – всё. Ну, кто выиграл спор?
– Ты, – сказал Мяурицио.
– А как насчёт ржавого гвоздя, коллега? Кто должен его сожрать?
– Я, – сказал Мяурицио и несколько высокопарно добавил: – Ну и пусть, всё равно я хочу умереть.
