Торнхилл захотелось выдернуть копье, чтобы все было как раньше. Но он знал, что происходит, когда из человека выдергивают копье. Он стоял с ружьем наизготовку, он чувствовал внутри себя страшную пустоту.
Барыга просипел, словно копье разорвало ему и голос: «Иисус Христос Всемогущий, Иисус Христос Всемогущий…»
А старик смотрел на копье, торчавшее из груди Барыги. Он не двинулся с места, не попытался скрыться. Просто стоял и смотрел, и лицо его было серьезным и строгим.
Ружье выстрелило, выбросив облачко синего дыма, звук выстрела оказался странно слабым. Он думал, что промазал, потому что Бородатый Гарри так и стоял на том же месте с тем же выражением на лице, будто ничто его не беспокоило.
Старик наклонился, медленно опустился на колени, прижав руки к животу. Он стоял так долго-долго, как будто, превратившись в камень или в дерево, он мог бы исторгнуть, вытолкнуть из себя то, что в него вошло.
Муха вилась вокруг лица Торнхилла, он отогнал ее. Закрыл глаза. Подобно старику на коленях, он почувствовал, что может стать чем-то другим, не человеком, чем-то, что не способно совершить то, что происходило на этой поляне, то, что вообще немыслимо.
Теперь старик согнулся пополам, по-прежнему придерживая живот в этой странной, деликатной манере. Он опустился в пыль. Изо рта у него показалась струйка крови, тоненькая, словно слюна, но невыносимо красная. Старик склонился к пыли и поцеловал ее своим окровавленным ртом.
А потом повернулся и вытянулся на спине. Торнхилл увидел рану. Она двигалась, как губы, пульсировала, маленькое злобное животное, пробравшееся в тело старика.
Невозможно и представить, чтобы кто-то, в чью плоть проникло это существо, остался в живых.
Торнхилл слышал только собственное хриплое дыхание. Наконец он опустил ружье и аккуратно положил его на землю. Над ухом жужжала муха. Сквозь ветви деревьев пробивались первые лучи солнца, цветными полосами ложились на траву. Он прислушался, стараясь услышать, как бегут по лесу черные, но все смолкло, даже стрекот насекомых в траве.
Каждое дерево, каждый лист, каждый камень смотрели на него в упор.
Среди порушенных шалашей лежали черные тела. Он видел крупное тело Черного Дика с дырой от пули в груди. Возле него, с наполовину отстреленной головой, лежал Длинный Джек, тот самый, который когда-то был Длинным Бобом. В лужице солнечного света лежала женщина, она спала, рядом с ней спал ребенок, вот только голова у нее была странно повернута, она соединялась с телом только полоской изорванной плоти. Затылок ребенка превратился в кровавое месиво.
Бородатый Гарри лежал там, где он так аккуратно и медленно упал.
Из-под одного из тел раздавался крик ребенка. Появился Дэн со своей дубинкой. Торнхилл видел его лицо – отсутствующее, как у человека, который при свете лампы чинит упряжь. Он ударил раз, два, крик прекратился.
Блэквуд лежал навзничь на развороченном шалаше. Руками он по-прежнему закрывал глаза. Лицо под руками было все залито кровью.
Кто-то вел Барыгу в тень, поддерживая его под локоть. Барыга держался за копье. На каждом шагу конец копья изгибался, словно рисовал какой-то чудовищный орнамент. Копье прошло насквозь. Когда они сорвали с него рубашку, то увидели торчащее из спины зазубренное острие. Барыга был в таком шоке, что даже не мог кричать. Добравшись до тени, он стоял, покачиваясь. Отказался садиться. Паук пытался уговорить его прилечь, но Барыга его оттолкнул.
Джордж Твист хотел помочь ему поддерживать копье, но Барыга жестом отогнал и его. Он смотрел прямо перед собой, сосредоточившись на том, чтобы удерживать копье ровно, человек, чей мир сжался до ощущения древесины под пальцами. Из уголка рта потекла струйка крови, и в тот же миг колени подогнулись, и он неуклюже осел на землю. Из носа тоже потекла кровь, он закашлялся, кашель был влажный, кровь изо рта хлынула потоком. Мухи уже слетелись к тому месту на теле, где зияла рана. Он протянул руку, будто хотел что-то сказать, а потом завалился вперед и повис на копье, уже мертвый.
Солнце пекло все жарче. Поляна была завалена телами, словно порубленными деревьями, развороченная земля покрыта темными пятнами.
И над всем этим висела огромная испуганная тишина.
Мыс Торнхилла
Шли дожди, сменялись времена года, солнце переваливало через горы, так же как делало оно это с начала начал. Река, следуя приливам, отливам, половодьям, разбухала и съеживалась, деревья росли и умирали и, сгнив, питали почву, которая дала им жизнь. Десять лет для реки – ничто, как и для горных хребтов, среди которых она таилась. Перемены коснулись только прибрежных равнин, да и то отразились, в основном, в названиях.
Человек по имени Милликин теперь жил в том месте, которое раньше было Барыгиным, и оно стало называться заливом Милликина. Там, где местные ободрали посадки Уэбба, пока миссис Уэбб развлекала одного из них, поселился Бенджамин Джеймисон, он перегородил ручей и назвал это место Джеймисон-Милл. Миссис Херринг, одна из немногих старых соседей, оставалась на своем месте на Кэт-Ай-Крик, но превратилась в настоящую затворницу. Уильям Торнхилл купил старый участок Головастого и еще сто акров вниз по Дарки-Крик, вплоть до самой реки. Теперь это место называлось Торнхилл-Крик.
Поскольку черные теперь не доставляли никаких хлопот, новые поселенцы расхватали землю в каждой излучине. Никем не тревожимые, их посевы и семьи процветали, и торговля на реке шла хорошо. Торнхилл выплатил Кингу его сто пятьдесят фунтов плюс проценты, и занял еще около трехсот фунтов, чтобы приобрести судно, построенное специально для торговли. Ни старая «Надежда», ни новая «Сара» никогда не простаивали. Зимой, когда торговля шла на убыль, «Надежда» перевозила уголь из нового каторжного поселения в Порт-Стивенсе, а «Сара» под командованием Уилли плавала еще выше по реке и доставляла оттуда кедровую древесину, которую поселенцы называли красным золотом. Торнхиллы – а теперь их земли простирались на триста акров, и помимо выращивания зерновых они держали свиней и коров, – поставляли продовольствие правительственным отрядам из закованных в цепи каторжников, которые строили дороги. Они собирались приобрести третье торговое судно, которое возило бы из Новой Зеландии мех морского котика, по двадцать фунтов за шкуру.
В глазах новых поселенцев Уильям Торнхилл был кем-то вроде короля. Если он находился не на реке, то сидел у себя на веранде, присматривая за рекой в подзорную трубу. А жена его стала кем-то вроде королевы, особенно славились ее рождественские приемы, на которых зажигались китайские фонарики и звучали струнные оркестры.
• • •
Ирландец Дивайн построил для мистера Торнхилла чудесный каменный дом, правда, оказалось, что такой дом принято называть виллой. Звучание слова Торнхиллу очень нравилось, хотя язык выговаривал его с трудом. Они назвали свою виллу Кобхэм-холлом. Это была идея Сэл – шутка, понятная лишь им двоим.
