Услышав звук, он подумал, что это стонет он сам. Когда звук раздался снова, он сказал себе, что это птица, или что это ветки трутся друг о друга. Но когда звук раздался в третий раз, ошибки уже быть не могло: человек, живой, еще один живой человек на этой поляне. Ноги, помимо его воли, как в ночном кошмаре, понесли его в ту сторону, откуда раздавался звук.
Это был мальчик, все еще с худенькими детскими плечиками, не старше Дика. Он лежал на земле, подтянув колени к подбородку. Изо рта у него свисали потеки рвоты, он испражнился под себя.
Мальчик выгнулся и снова застонал. Голова у него дернулась – его опять стошнило. Про лицу и груди, на которую попала рвота, ползали мухи.
Торнхилл никак не мог понять, что делать, только чувствовал, как его спину и плечи заливает влажный солнечный свет. Он поднял взгляд от мальчика, посмотрел на лес – лес ничем не помог. Над ущельем, высоко, там, где было небо, где была вечная голубизна, крылом к крылу летели две утки.
Он заставил себя заговорить, просто чтобы нарушить злые чары: «Я ничего не могу сделать для тебя, парень». Он хотел отвернуться, оставить все как есть, пусть потом это найдет кто-то другой.
Но почему-то он не мог уйти просто так. Да, надо дать мальчику попить. Уж это-то он сделать может. А потом уйдет.
Знакомые очертания «Надежды» как-то успокоили. Так, вот место на носу, где он держит бочонок с водой. Затычка сбоку, которая выскакивает, если не приладишь как следует. Звук воды, льющейся в кружку. Знакомый, привычный мир.
Идя назад к шалашам, он уговаривал себя, что там ничего нет. Нет никаких окоченевших, скрюченных последними конвульсиями тел, нет мальчика, свернувшегося клубком, умирающего дюйм за дюймом.
Но были тела, и был мальчик, который, моргая, смотрел на него. Теперь он перевернулся на спину, подтянул к груди колени. Торнхилл подошел, и лицо мальчика сморщилось, он покрутил головой из стороны в сторону. Увидев кружку с водой, облизнул губы, что-то прошептал, потянулся к ней.
Торнхилл стал рядом с ним на колени. Подсунул руку ему под голову – какие мягкие у него волосы, под ладонью он чувствовал круглый затылок, такой же, как у него самого.
Он поднес кружку к губам мальчика, и тот начал жадно пить, и пока он пил, тельце у него снова выгнулось, вода пошла назад вместе с зеленоватой рвотой.
«Господи, помоги!» – испугавшись, крикнул Торнхилл. Он не собирался молиться, но эти слова прозвучали как молитва.
Мальчик больше не двигался. Вода никак ему не помогла, но он все еще не закрыл глаза. Он снова попытался подтянуть колени к груди и посмотрел на Торнхилла. Глаза у него остекленели. Торнхилл подумал, что мальчик, наверное, умер, но тот снова застонал, ниточка слюны скользнула по подбородку. Торнхилл почувствовал, как в нем самом словно все остановилось, замерло. Если он шелохнется или хотя бы вздохнет, то яд проникнет и в его тело.
Похоже, он ничего больше не мог сделать, разве только вернуться к себе на лодку. Он оттолкнулся от берега и, помогая себе веслом, прорвался через мангровые заросли к реке. Когда он вышел на открытую воду, ему показалось, будто над ним подняли крышку погреба. Он никак не мог напиться речного воздуха, он стоял на носу, полными легкими вдыхая этот чистый и прохладный воздух. Он не оглянулся, не посмотрел на то место на Дарки-Крик, над которым кружили птицы.
Он знал, что никому не расскажет о том, что видел. Потому что некоторые уже знали – например, Головастый. Это ведь он говорил о зеленом порошке.
Он знал, что ни за что не поделится с Сэл увиденным, не расскажет ей о мальчике. Это было еще одной тайной, запечатанной в дальних уголках памяти, таких дальних, что можно делать вид, будто ничего этого не было.
• • •
На следующее утро Дик, вздымая клубы пыли, примчался в хижину с воплем, что черные залезли в кукурузу. «Не просто залезли, Па! – задыхаясь, выпалил он. – Они ее собирают! Складывают в свои плетеные мешки и уносят!»
Еще до того, как мальчик все это сказал, Торнхилл понял, что уже давно ожидал подобного, что спокойствие, в котором он жил, было лишь чистым листом, на котором обязательно будет написано что-то вроде этого. В нем вскипела ярость, простая и сладостная. Это было чистое чувство, оно вздымалось как морская волна.
Он снял ружье с колышка. Обратил внимание на то, что, когда засыпал порох, забивал пыж, у него тряслись руки. Он спустился по дороге с ружьем в руках. Солнце уже припекало.
Среди кукурузы он увидел черных. Они и не пытались прятаться или бежать. Они лишь глянули на него и продолжали заниматься своим делом. Они были повсюду, они хватали его толстенькие налитые початки и обламывали со стеблей. Он видел среди них и Длинного Джека, и Черного Дика. На краю поля в своей странной манере перекрикивались женщины. Когда они отламывали очередной початок, их длинные груди раскачивались.
Он подошел ближе. Они замолчали. Но все равно обрывали початки, высоко задирая руки. Они делали это намеренно, подчеркнуто. Они знали, что перед ними владелец кукурузы, но не собирались из-за этого беспокоиться.
Он схватил одну из женщин за волосы и закричал: «Убирайся, воровка, вон!» Она была сильной, но он все-таки сильнее, и не собирался ее отпускать. Другая женщина повисла на нем, вцепившись в руку. Он ощущал ее запах, острый и едкий, она тащила его и царапала. Он увидел, как она подняла палку, которую до того держала в руках, почувствовал, как эта палка ударила его по голове, услышал свой собственный удивленный рык, ружье выпало у него из руки. На мгновение все стало серым.
«Убирайся, ты, черная шлюха!» – заорал он. Боль в голове отрезвила его, он воспользовался случаем и двинул ногой по заду первой женщины, потому что она, пытаясь вывернуться, повернулась к нему спиной. Ее тело выгнулось, она упала бы, если бы он не держал ее за волосы.
Теперь на него с ужасными пронзительными воплями набросилась старуха, а сзади за горло схватила молодая. Но он вырос на улицах Бермондси, а такое даром не проходит. Он яростно двинул локтем назад и с удивлением почувствовал, что локоть соприкоснулся с чем-то мягким – наверное, он попал ей в грудь. Она охнула, руки, вцепившиеся ему в горло, разжались. Он также успел лягнуть старуху в колено, и она тоже отступила, прыгая на одной ноге, а он схватил за руку первую женщину и влепил оплеуху второй. Но она снова налетела на него, поэтому он ударил ее кулаком в лицо. Ее руки взметнулись, она закрыла ими лицо, сквозь пальцы брызнула ярко-красная кровь.
Совсем как у меня, подумал он, и удивился тому, что так подумал. Такого же цвета, как у меня.
От хижины к нему бежал Дэн с дубинкой в руке, сквозь посадки продирался Нед с ружьем.
Он, наверное, сломал женщине руку. Когда он отпустил ее, рука безвольно повисла. Он поднял ружье и увидел, как она отпрянула.
К нему приближались Длинный Джек и Черный Дик, и он наставил ружье на них. Он еще никогда не наводил ружье на человека. В этом было что-то интимное. Ружье разделяло, но и соединяло их линией полета пули.
