• • •
Барыга все еще возился с ушами, когда Блэквуд пролетел к нему через всю хижину. По-любому Том Блэквуд был в несколько раз крупнее Барыги. И сейчас он в ярости схватил Барыгу за шиворот и припечатал физиономией в стол. «Ах ты, чертов червяк!» – прошипел он сквозь зубы. Потом поднял Барыгу одной рукой, а второй врезал ему так, что тот отлетел к поддерживавшей крышу стойке. Хижина дрогнула. Барыга засучил ногами, а Блэквуд схватил его за грудки, приподнял и со словами «На этот раз ты уж слишком далеко зашел!» со всей силы врезал кулаком ему по физиономии.
Голова Барыги дернулась, но глаза оставались открытыми. Он смотрел на Блэквуда и пытался что-то сказать. Блэквуд снова саданул ему по морде. Послышался хруст. Блэквуд отпустил его и отступил назад. Барыга стоял, качаясь, он поднял руки к лицу, из носа и рта шла кровь, и он плакал молча, как ребенок.
Головастый и Твист кинулись к Блэквуду. Торнхилл обхватил его сзади за плечи, чувствуя, как напряжены у него все мышцы. Блэквуд стряхнул их с себя и вышел из хижины. Все молча слушали его тяжелые шаги.
Когда он ушел, Барыга прошептал окровавленным ртом: «Эй вы, дайте выпить, человека чуть не убили». Головастый протянул ему кружку, и Барыга выпил ром одним глотком, как воду. Губы у него были разбиты, те немногие передние зубы, что еще оставались, выбиты. «Мерзавец еще пожалеет», – произнес он хриплым дрожащим голосом, и Торнхилл видел, как при каждом слове на губах у него вздувались кровавые пузыри. Дрожащей рукой Барыга отер рот и глотнул еще рома: «Все они еще пожалеют!»
• • •
Все разошлись. Торнхиллы легли, но сон не шел. Наконец Сэл заговорила – он знал, что она это скажет. «Надо уезжать, Уилл», – тихо произнесла она.
Он прошептал в ответ: «Куда? Куда мы можем поехать?» Он услышал, как она недоверчиво хмыкнула: «Домой Уилл, куда же еще? Продадим все, и поедем».
«Но ведь пяти лет-то еще не прошло, только полгода! – это была его первая реакция, и уже произнося эти слова, он понял, что не о том надо говорить, не о нарушении данного ими друг другу обещания. И быстро добавил: – Мы же еще не собрали столько, сколько надо! И близко не собрали!» Она приподнялась, облокотилась на стену, чтобы видеть его лицо. «А сколько надо, Уилл? – спросила она. – Сколько будет достаточно?»
Но он не мог назвать суммы. «Я не собираюсь снова перегонять баржи! – в нем росло негодование, он давил его, стараясь говорить так, будто они обсуждали какую-то обыденную вещь вроде погоды. – Ты помнишь дом Батлера?» Он почувствовал, как в ней пробуждается воспоминание о грязных мешках, на которых они спали, о полчищах блох, о клопах, которые грызли их ночи напролет. Она и по сей день помнила вонь, стоявшую в доме Батлера.
«Да, Уилл, – и он понял, что она заранее знала, как он мог бы возразить. – Хорошо, тогда давай переедем в Уилберфорс или еще в какой другой город, куда черные не суются. Делом можно заниматься и оттуда, так же как и отсюда».
Он молчал, пораженный тем, как тщательно она все продумала. Как любой хороший торговец, она сначала запросила максимальную цену, а потом демонстративно снизила до той, которую и собиралась выручить за товар. Она повернулась к нему, выражение ее лица в полутьме было невозможно разглядеть: «Снова откроем там “Маринованную Селедку”, как в Сиднее. Будем загребать денежки горстями».
Он испугался: она просчитала все варианты и пришла к вполне определенному выводу. «Слушай, Сэл, – начал он и осадил себя: он должен говорить так, будто все это его совершенно не волнует. – Если б они хотели нам навредить, они бы уже давно это сделали, – он тронул ее ухо в том месте, где на него падал свет от очага. – Мы же договорились: пять лет, помнишь? Худшее время уже позади – она вытянула ноги вдоль его ноги, но промолчала, и он продолжал: – У них есть свое место, у нас – свое. Мы к ним не лезем. К тому же у нас есть ружье».
Она снова улеглась под одеяло и, немного помолчав, глубоко вздохнула и сказала: «Больше не хочу видеть здесь Барыгу. Этот человек на всех нас беду накличет». Она говорила угрюмо, потерянно, как человек, готовый сдаться вопреки всему, во что верит.
И он не верил в то, что убедил ее. Другая женщина плакала бы, шумела, заставила бы в конце концов перебраться в Уилберфорс. Он любил ее еще и за то, что она не была такой, но понимал: она права – беда близко.
Он не мог бросить это место. Разве можно, проплывая мимо, смотреть, как здесь хозяйничает кто-то другой? Это же все равно, что отдать кому-то чужому свое дитя.
Он все слушал, ждал, когда Сэл уснет, но она не засыпала, лежала на боку, повернувшись к нему. Но не обнимала, а думала свою думу.
Река крови
Через неделю после нападения на Уэббов, голубым и серебряным утром, «Надежда» скользила мимо Дарки-Крик. Торнхилл обратил внимание на отсутствие каких-либо признаков жизни. Не было видно дымков, поднимавшихся из ущелья, по которому прошли люди капитана Маккаллума. Только птицы взлетали, кружились, ныряли в деревья.
Он мог проплыть мимо, но что-то заставило его повернуть румпель. Прилив легко понес лодку вверх по ручью. Ветра не было, мангровые заросли по обеим сторонам царапали борта. Лодка скользнула дальше, туда, где заросли отступили, открыв ровный берег.
Он вылез из лодки и по воде побрел к берегу. Торнхиллу показалось, что тишина вокруг него словно сгустилась. Захотел вернуться в лодку и поплыть назад, к реке, прочь из этой густой тишины. Крикнул: «Эй!» – просто чтобы услышать человеческий голос, но тишина поглотила звук. Казалось, исчезли даже москиты. Он ступил на берег. Чем скорее он увидит то, что увидит, тем скорее отсюда уберется. Хижины черных стояли вокруг остывших кострищ. Они, как обычно, спалили все, что окружало лагерь, так что земля была расчищена. На земле, ярко выделяясь на темном фоне, лежала пара пустых мешков из-под муки, валялась деревянная миска, в которой замешивали лепешки, с присохшими к ней желтыми остатками.
Он подождал, но ничего не изменилось. Птица над головой захлопала крыльями и перескочила с ветки на ветку. Он нагнулся и заглянул в ближайший шалаш. Сначала он ничего не видел, только тени. Потом различил в тенях мужчину и женщину, оба были мертвы. Множество блестящих мух жужжали и ползали вокруг них. Мужчина лежал на спине, он выгнулся дугой и так и умер. Рот распахнут, на подбородке застыла рвота. Раскрытые глаза подернуты пленкой смерти. Рука женщины была воздета, словно она пыталась схватить воздух. Он видел линии на ее желтой ладони. Запах был чудовищный.
Он вынырнул назад, на свет. За хижиной лежали другие тела – еще один мужчина, женщина с мертвым ребенком на руках. Даже у ребенка ротик был окружен засохшей желтой пеной, в которой роились мухи.
Ему все виделось с невероятной четкостью, каждая соломинка на земле казалась более реальной, чем была на самом деле, будто такое с ней сотворил солнечный свет, вырвавший ее из тени.
