Уилли, нахмурившись, наблюдал за ним. «Возьми ружье, Па, – попросил он. – Пусть они увидят ружье».
Бывали дни, когда Торнхиллу хотелось, чтобы Уилли оставался мальчиком, для которого отец был божеством, а не превращался в подростка, считавшего себя уже мужчиной.
Тут в дверях хижины показалась Сэл с Мэри не бедре: «Они появились вчера, но близко не подходили».
Он почувствовал облегчение, увидев, что она не испугалась.
«Отнеси им это, Уилл, – сказала она, протягивая ему мешок. – Кусок свинины, немного муки и… И немножко твоего табачка, я подумала, ты можешь им немного дать».
Торнхилл не взял мешок. Немного мяса в тот первый день – это одно. Но вот так, как будто так и положено, отдавать им свою еду и даже его табак – это уж совсем другое. Это уже не подарок. Это уже выглядело как плата за что-то, вроде тех монет, которые они отдавали каждый понедельник мистеру Батлеру, владельцу дома Батлера.
Наконец он взял в руки мешок, но только для того, чтобы поставить его на стол. «Если мы каждый раз будем им что-то давать, – сказал он, – то конца этому не будет. Они все время будут чего-то хотеть, пока мы сами не останемся ни с чем».
От лодки поднялся Дэн и уставился на них. Он должен был принести весла, но явился с пустыми руками, и Торнхиллу хотелось стукнуть его за то, что он стоял вот так – опустив руки – и слушал. Он был злобным мелким ничтожеством, но соображал быстро. И даже не пытался скрыть радости от того факта, что мистер и миссис Торнхилл вот-вот поругаются.
Но умница Сэл лишила его удовольствия. «Ты прав, – согласилась она. Она посмотрела в ту сторону, где вился дымок, подумала. – Они вроде тех цыган… Когда они появлялись у задней двери, Па отдавал им свои старые рубашки. Но не каждый раз. И не впускал в дом».
До чего ж он ее любит! И как здорово она нашла способ объяснить себе этот новый мир. «Надо делать все по-умному, как Па делал, – она махнула одной рукой в одну сторону, другой – в другую. – Не стоит их злить, но нельзя и преимущество им давать, – она глянула ему в лицо. – К тому же они ведь не часто появляются, все время где-то бродят».
Она облекла в слова его собственное понимание ситуации. С черными надо провести черту. Вот только где – он не очень-то понимал. Но понимал другое: не стоит ждать, пока эту черту проведут сами черные.
Он постарался, чтобы голос его звучал по-будничному. «Пойду переговорю с ними, – как будто речь шла о разговоре с соседом. – Все им объясню по-простому». Он заметил, что она слегка нахмурилась, но никакого иного предложения у нее не было.
«Возвращайся поскорее», – только и сказала она.
Он подумал было взять с собой Неда или Дэна, но вряд ли это был вопрос простой арифметики – столько-то человек с одной стороны, столько-то с другой. Если бы дело было только в этом, от Торнхиллов с самого начала ничего не осталось бы. Дело было в другом, а в чем – он и сам себе объяснить не мог. И он большими шагами, словно меряя ими землю, направился в сторону дыма.
Он чувствовал себя совершенно обнаженным.
• • •
Черные разбили лагерь в дальнем конце мыса, недалеко от того места, где он видел вырезанную в скале рыбину. Это было удачное место – мягкая травка, из которой тут и там росли деревья, они создавали мягкую тень и ловили ветерок с реки. Тут к тому же имелся ручей – поменьше, чем тот, что был у Торнхиллов. На участке земли, таком же расчищенном и выметенном, как и тот, на котором стояла их хижина, располагались два шалаша из коры и листьев, наваленных на несколько укрепленных крест-накрест ветвей.
Возле них высилась стопка тарелок из коры с кучей крупных ягод и большой камень в форме блюдца, полный готовых к помолу каких-то семян.
Он не сразу разглядел возле костра двух старух, таких же неподвижных и темных, как земля, из которой они, казалось, выросли. Они сидели, вытянув длинные худые ноги, тощие груди висели до пояса. Одна из них прекратила делать то, что делала, – скручивать на своем тощем бедре кусок коры эвкалипта, превращая его в толстый коричневый шнурок. За ее спиной стоял ребенок и таращился на Торнхилла. Женщины тоже глянули на него, но без всякого интереса, как будто он был мухой.
Они все замерли, как на живой картине, пока тощая собака не поднялась со своего места и неохотно не залаяла. Женщина, скручивавшая шнурок, что-то ей крикнула, какое-то одно слово, и собака затихла. Схватила на лету муху и снова улеглась, косясь на Торнхилла глазом.
Вторая женщина встала, в руке у нее болталась дохлая змея. Она кинула ее на угли, небрежно, словно кусок старой веревки, потом наклонилась и палкой засыпала змею пеплом. Затем снова уселась и, не глядя на Торнхилла, принялась перебирать ягоды.
«Вам лучше бы отсюда уйти», – сказал он мягко, но твердо. Слова растаяли в воздухе. Женщины не шевельнулись. Их лица были похожи на ткань, плотно укрывавшую их мысли, взгляд устремлен прочь. Длинные верхние губы, глубокие носогубные складки придавали им жесткий надменный вид. «Лучше держитесь подальше, – сказал он. – Подальше от нашего места».
Слова прозвучали и ушли, оставив за собой тишину. Он на шаг приблизился. Та, которая делала шнурок, неторопливо отложила его и встала. Ее длинные груди раскачивались, соски глядели в землю. Она стояла, спокойно глядя на него, словно дерево, стоявшее на своей собственной земле.
Он не мог заставить себя прямо взглянуть на нее. Он еще никогда не видел обнаженную женщину. Даже наготу Сэл он видел только отдельными местами. Сэл никогда не стояла перед ним так, как стояла эта женщина: без ничего, со шнурком, опоясывающим бедра. Если бы так встала перед ним Сэл, он кинулся бы укутывать ее. Но эти женщины не чувствовали стыда. Похоже, они даже не чувствовали себя нагими. Они были одеты в собственную кожу, точно как Сэл, одетая в шаль и юбку.
Та, которая бросила в огонь змею, подняла руку и отмахнулась от него. Она начала что-то говорить, отрывисто и горячо, в ее глубоко посаженных глазах отражался свет. Она совсем не боялась человека в шляпе и бриджах, и что бы она ни говорила, она не ждала от него никаких возражений. Отговорив, она отвернулась, словно дверь захлопнула.
Ему не понравилось, как она это проделала, как будто никакой из его ответов ничего не значил. «Послушай, старуха, – произнес он громко. – Я же могу взять ружье и отстрелить твою дикарскую голову!» Он услышал в своем голосе напряжение, заполнившее все окружающее пространство. Женщина не смотрела на него, но ее лицо выражало явное неодобрение. Вторая снова заговорила и дернула головой. Он понял, что она говорит, куда ему следует отправиться – туда, откуда пришел.
Что-то заставило его обернуться. Позади него стояла группа мужчин, они появились так тихо, что вполне могли вырасти из земли. Их было шестеро, или восемь, или десять. Из-за того, что их кожа сливалась с тенью, которую отбрасывали деревья, их трудно было четко разглядеть.
В Лондоне Уильям Торнхилл считался крупным мужчиной, но эти заставили его почувствовать себя маленьким. Они были такого же роста, как и он, с худыми, но сильными плечами, мускулистой грудью. Каждый держал по несколько копий, древки которых шевелились, как усики насекомого.
