Участок Лавдея был как раз через реку от Уэбба, так что они приплыли вместе. Торнхилл Лавдея знал, потому что не раз возил в Сидней выращенные Лавдеем тыквы и дыни. Длинный, нескладный, Лавдей знал о фермерстве не больше, чем житель Луны, но здесь, на речных берегах, все росло само по себе.
Он сел на бревно, закинув ногу на ногу, словно в собственной гостиной. Слишком худой с лица, оттого что питался в основном своими тыквами и дынями, Лавдей тем не менее чем-то походил на джентльмена, особенно вкрадчивым голосом. Среди этих людей, у которых слов за душой было не больше, чем монет в кармане, Лавдей казался чужаком. К тому же он был единственным, у кого на ногах были ботинки – правда, на несколько размеров больше. Барыга называл его Святошей.
Лавдею тоже было что рассказать о черных, и он даже встал, чтобы сполна ощутить удовольствие от всеобщего внимания. Как-то раз, когда он облегчался в кустах, местный ударил его копьем. Для пущей убедительности Лавдей даже расстегнул и приспустил штаны, чтобы продемонстрировать шрам на бедре. И с тех пор, заявил он, он ни разу не облегчался, держит все при себе до возвращения в Англию, где человек может откликнуться на зов природы, не рискуя получить копьем в задницу.
Рассмеялся даже мрачный Уэбб. Лавдей огляделся, его костлявое лицо вспыхнуло от удовольствия, и он подмигнул Сэл. Торнхилл видел, что он держится подальше от нее, не желая подавить ее своим ростом, – джентльменская деликатность. Ему было приятно, что она тоже смеялась. Сам Лавдей смеялся дольше всех, давая тем самым Сэл понять, что это только история, призванная повеселить новых соседей, а не реальный факт.
Это была компания мужчин, женщин было только две. Миссис Уэбб не смогла приехать, потому что у одного из детей была лихорадка, но миссис Херринг, вдова, сама приплыла на лодке от Кэт-Ай-Крик. Как оказалось, в этой части реки миссис Херринг была признанным лекарем. Она умела принимать роды, зашивать раны, нанесенные топором, а также спасла самого маленького Уэбба от коклюша. Она не была красавицей: высокий квадратный лоб, глаза навыкате и кривая улыбка, потому что в углу рта у нее вечно торчала старая белая трубка.
Миссис Херринг была женщиной проницательной и опытной. Эта ее кривоватая улыбочка свидетельствовала о том, что мыслей у нее много, только вот она предпочитает держать их при себе.
Сэл, приветствуя вдову Херринг, обняла ее как давно потерянную сестру. Она никак не могла поверить, что миссис Херринг живет совсем одна, и компанию ей составляют лишь несколько кур. «Миссис Херринг, неужели вам там не одиноко? – спросила Сэл. – Ведь никого же рядом!» Миссис Херринг вынула трубку и принялась ворошить табак в чашечке. «Лучше уж быть в обществе самой себя, чем большинства из тех, кого я знаю, – сказала она, глянув на Барыгу. – А что до черных, то я просто даю им то, что они попросят, – она секунду поколебалась. – Иногда они что-то берут без спроса, но я не обращаю на это внимания». Торнхилл видел, что Барыга скривился, будто лимон укусил. Миссис Херринг снова сунула трубку в рот и добавила: «Мне всего хватает. У меня есть старая служанка, и ее содержать не дорого».
Сэл улыбнулась, укачивая на руках ребенка, и смотрела на миссис Херринг, ожидая, что еще она может сказать. Видно было, что она хочет спросить о чем-то, но в этот момент мужчины зашевелились, Барыга откашлялся и поднялся, чтобы сплюнуть в кусты. Повернувшись, он заметил что-то на реке. «Том Блэквуд плывет», – сказал он, и Торнхилл заметил, как они с Головастым обменялись взглядами и как Барыга поджал губы.
«Лучше привяжи пса, Барыга, – сказал Головастый и пояснил Торнхиллу: – Мисси терпеть его не может, как если бы он был одним из этих черных гадов. Забавно, правда?»
За все эти пять недель Торнхилл ни разу не видел Блэквуда, хотя и знал, что он по-прежнему ходит по реке на плоскодонке, которую купил вместо «Королевы», доставляя спиртное в «Корону» и «Синего Кабана» в Грин-Хиллз. Спиртное у Блэквуда было особенное, оно обжигало, когда пьешь, а наутро белый свет резал глаза и болела голова. Но зато его было много, да и цена хорошая. На такой выпивке можно было сделать целое состояние, но Блэквуда это, похоже, мало волновало.
Когда, уже ближе к вечеру, Блэквуд появился у Торнхиллов с бочонком выпивки на плече и подарком для дома, поляна, казалось, стала меньше размером. В нем чувствовалась властность, которая заставила умолкнуть даже хвастливого Головастого – тот мрачно смотрел на Блэквуда да скреб бороду.
Торнхилл знал Блэквуда лучше всех остальных, но и он не мог догадаться, о чем тот думает. Он никогда не бывал в лагуне Блэквуда. Он не раз подумывал о том, чтобы нанести ему визит, но что-то в Блэквуде его останавливало. Торнхилл предполагал, что это из-за самогонного аппарата. Что, в общем-то, глупо, потому что все знали, что он у Блэквуда имеется. Однако Блэквуд оберегал свою частную жизнь, а Торнхилл не собирался в нее вторгаться.
Блэквуд отказался от предложения сесть на бревно и устроился в сторонке. Он сидел, повернувшись чеканным профилем – крупный нос, плотно сжатые губы. Барыга начал было: «У них нет никакого права…» Но Блэквуд прервал его, обратясь к Торнхиллу: «Эти маргаритки, вон там…» И все уставились на него, а он поднял с земли кусок шнура, из которого делали обметку, и стал крутить его в руке. «Они называются ямсовыми маргаритками, – он мотнул головой в ту сторону. – Их почти не осталось».
И это действительно было так. От маргариток было легко избавиться, потому что, когда их выдергивали, они не прорастали обратно, как другие сорняки.
«Они дали мне несколько штук, когда я только приехал, – сказал Блэквуд, и ни у кого не возникло сомнений в том, кто такие “они”. – А я взамен дал им отличную кефаль, – и помотал головой, вспоминая. – У них на концах такие бульбушки, как обезьяньи яйца», – он засмеялся так громко, что разбудил малышку.
Торнхилл видел, что Блэквуд вспоминает вкус этих бульбушек. «Отличная еда, если разобраться», – сказала миссис Херринг и запыхтела трубкой, не обращая внимания на угрюмые взгляды, которыми обменялись Барыга и Головастый. «Сладкие, – согласился Блэквуд. – Особенно когда немного подержать на углях». Но Блэквуд приехал вовсе не для того, чтобы поговорить о вкусе ямса. «Видишь, ямс рос там, где ты посадил кукурузу, – сказал он. – Ты его выкопал, а это значит, что они теперь будут голодать». Сказав это, он повернулся и посмотрел на другой берег, туда, где солнце уже начинало садиться.
Головастый сердито вскричал: «Они же никогда ничего не делают! Только выкапывают эту штуку – и все!» Он в сердцах так стукнул своей кружкой о землю, что содержимое выплеснулось наружу.
Блэквуд, не отрывая взгляда от утеса, продолжал, словно не слыша Головастого: «Здесь была встреча недавно, губернатор приплыл на “Дельфине”, стал на якорь вон там, – и он дернул подбородком, показывая направление. – Там был один черный, он немного говорил по-английски, – Блэквуд все продолжал наматывать и разматывать кусок веревки и говорил, как будто к веревке и обращаясь. – Короче говоря, губернатор пообещал, что белые больше не будут валить лес к низу от Второго Рукава».
