Мальчуган, цеплявшийся за юбку Сэл, во все глаза со страхом смотрел на отца. Это был Уилли, теперь уже пятилетний, вытянувшийся, похудевший. Путешествие, длившееся девять месяцев, – это же четверть жизни для такого пацаненка. Торнхилл видел, что собственное дитя не узнает его в склонившемся к нему незнакомце.
Новый ребеночек родился, когда «Александр» в июле заходил в Кейптаун. Сэл повезло: схватки начались, когда они были в порту. Они позволили ему повидать ее, но только на минутку. «Мальчик, – прошептала она. – Ричард? Как мой Па?» Ее побелевшие губы не могли больше выдавить ни слова, но рука, сжимавшая его руку, сказала ему все. Его тут же погнали назад в мужское отделение, и хотя он порою слышал из-за перегородки детский плач, он не знал, его ли это ребенок подает голос.
Но сейчас у него не было нужды прислушиваться: пронзительный крик ребенка болью отозвался в ушах.
«Уилл, – сказала она, улыбаясь, и взяла его за руку. – Уилл, это мы, помнишь нас?» И он увидел ее слегка искривленный зуб, вспомнил, что происходит с ее глазами, когда она улыбается. Он тоже попытался улыбнуться. «Сэл», – начал он, но захлебнулся словами, и из его груди вырвалось только что-то похожее на рыдание.
• • •
Правительство его величества выдало миссис Торнхилл, владелице принадлежащего ей осужденного Уильяма Торнхилла, недельный запас провианта, пару одеял и хижину на холме возле пристани. Вот и все, что его величество считало себя обязанным выделить. Идея состояла в том, чтобы прислужник Уильям Торнхилл выполнял всю работу, порученную ему его хозяином, в данном случае – женой. Он был рабом во всех отношениях, обязанным полностью подчиняться. То есть злодей оставался заключенным, а хозяин исполнял роль тюремщика. Если же хозяин и раб были членами одной семьи, тогда домохозяйство должно было содержать себя самостоятельно и не пользоваться казенными пакгаузами.
Милость его величества, столь многих спасшая от виселицы, стала возможной благодаря этой изобретательной и расчетливой схеме.
Так что с этого самого первого дня Торнхиллы были полностью предоставлены самим себе.
На крутом, бесплодном, каменистом холме, где стояла отведенная им хижина, людей было что муравьев в сладком пироге. Некоторые жили в хижинах, но большинство устроилось под прикрытием огромных обломков скал, торчащих по всему склону. Некоторые сооружали что-то вроде палаток из парусины, другие плели стенки из веток. Хижина Торнхиллов, со стенами из обмазанных глиной ветвей акации, по сравнению с другими была даже роскошной, хотя полом в ней служила сырая земля.
Все трое стояли у входа и смотрели внутрь. Никто не торопился войти. Маленький Уилли сосал палец, взгляд его остекленел, он старался не смотреть Торнхиллу в глаза. «Хотя бы не пещера», – произнесла Сэл высоким напряженным голосом. «Да уж, волноваться не о чем», – заставил он себя ответить. Мальчик поднял голову, взглянул на него, а потом зарылся лицом в материнские юбки. «Уютно тут», – добавил Торнхилл и подумал, что голос у него звучит гулко, как если бы он говорил в пустую бочку.
Солнце опускалось за горный хребет, и вниз по холмам поползла сырость. Из пещеры чуть дальше по склону к Торнхиллам направлялись мужчина и женщина. У мужчины была огромная спутанная борода, при этом он был совершенно лыс, щеки женщины ввалились – ей явно не хватало зубов, юбка обтрепалась, а внизу, у щиколоток, и вовсе свисала лоскутами. У обоих были грязные лица, и оба от пьянства еле держались на ногах. Мужчина нес дымящуюся ветку, женщина тащила чайник. «Вот, – сказала женщина, – это мы вам принесли, милок, пользуйтесь».
Торнхилл подумал, что это шутка, потому что у чайника было деревянное дно. Он засмеялся, но женщина не засмеялась в ответ. «Вырой яму, – начала она и громко икнула. – Разведи огонь. Вокруг этой штуки». Икота была такая сильная, что она даже зажмурилась. «Отличная штука!» – крикнула она, подошла к Торнхиллу и положила руку ему на плечо. Она стояла так близко, что он чувствовал исходящий от нее запах рома и застарелой грязи. «Отличная, мать ее, штука!»
Мужчина был пьян до такой степени, что глаза вразнобой вращались у него в глазницах. Грубым голосом он заорал Торнхиллу, будто тот находился по меньшей мере в полумиле: «Берегись этих мелких дикарей, приятель! – и пьяно заржал. А потом посерьезнел и, слегка присев, уставился на Уилли: – Им нравятся такие вкусные мальцы, как твой». Попытался потрепать Уилли за круглую щечку, но мальчик расплакался, и женщина, все еще мучительно икая, потащила мужчину прочь.
Они нанизали на прут солонину и зажарили на костре, за неимением тарелок положили еду на куски коры. Кружек тоже не было, и они выпили чаю, который им дала женщина, прямо из носика. Хлеб крошился в руках, они подбирали крошки с земли, и песок скрипел у них на зубах.
Младенец, шумно сосавший грудь Сэл, был единственным Торнхиллом, сполна утолившим голод.
В сумерках они сидели на земле возле хижины и разглядывали край, куда их забросило. Отсюда, со склона, поселение было как на ладони. Оно было невелико. Несколько изрезанных колеями улиц по обе стороны речки спускались к берегу, дома соединялись дорожками, плутавшими между обломками скал и деревьями, дорожки были такими же запутанными, как ветви этих деревьев. Внизу, возле воды, располагалась пристань и несколько больших зданий из камня и кирпича. Но выше по реке все строения были либо из коры, либо из палок и глины, при них – грязные дворики, окруженные живой изгородью. Свиньи рылись в бледной тине. Ребенок, почти голый, если не считать тряпки, намотанной на бедра, наблюдал, как стая собак гоняет курицу с цыплятами. Мужчина вскапывал землю возле забора.
Все выглядело каким-то неприкаянным – нарезанные квадратами куски земли, окруженные огромными никем не занятыми территориями, осколки Англии, вброшенные в это пространство.
И кругом на мили и мили простирался густой лес. Он был скорее серым, чем зеленым, горные хребты и долины кутались в него, как в одеяло, в складках одеяла текли реки.
Торнхилл никогда не видел ничего, кроме Лондона, весь мир представлялся ему таким же Лондоном, ну разве только с парочкой попугаев и пальм. Разве могут воздух, вода, земля, скалы быть устроены так по-чужеземному? Странное, невероятное место.
И все годы его собственной жизни этот залив был здесь, и всегда он так же вгрызался в землю. Он трудился, словно проклятый, склонив голову, во тьме и грязи Лондона, а все это время дерево, которое сейчас шелестело толстыми листьями у него над головой, тихо дышало, тихо росло. Сменялись незнакомые ему сезоны солнца и жары, ветра и дождя. Это место существовало задолго до него. И будет продолжать шевелиться, дышать, быть самим собою и после того, как его не станет, все будет идти по кругу, эта земля будет наблюдать, ждать, жить своей собственной жизнью.
Прямо внизу Торнхилл разглядел «Александра». С болезненной тоской вспомнил привязанный к поперечине гамак – узел над головой был похож на стерегущий денно и нощно глаз.
Ночь за ночью он лежал там, думая о Сэл, пока воспоминание не начало тускнеть. Но сейчас это она сидела, прислонившись к нему. Это ее бедро прижималось к его бедру. И если бы не Уилли у него на руках, подтянувший коленки к подбородку и сделавшийся совсем маленьким, он мог бы повернуться и увидеть ее глаза, ее губы и, обняв, почувствовать ее тепло.
